Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посмотрев первый вариант фильма «Чапаев», Сталин заявил: «Фильма нет». И объяснил, что в фильме должна быть любовная линия, кино без любви смотреть не будут. А любовь должна быть такая, чтобы каждая женщина ей позавидовала. По настоянию вождя в фильме оставили четырех главных героев: Чапаева, комиссара и рядового бойца с боевой подругой — ординарца-Петьку с Анкой. Сталин заменил собою целый худсовет и, надо отметить, замечания его были компетентны и точны.
Пришпоренные разносом вождя, режиссеры решили сделать Анку пулеметчицей. Дать в руки девушке пулемет вместо поварешки или санитарной сумки — это был сильный ход. Формула фильма, по замыслу создателей, выглядела так: Анка + Петька = Любовь + Пулемет. «Учи, дьявол, пулемету!» — командует Анка, и пристыженный Петька, получивший от нее оплеуху за приставания, послушно учит. Любовь завязывалась в ходе учебного процесса, а не у березки во поле и не у ротного котла с суточными щами. Пулемет оказывался соперником — но соперником, дарящим Петьке шанс. Такой любовный треугольник устраивал всех — от вождя и до последней урёванной зрительницы.
Реальный, а не киношный Чапаев пал от руки женщины. Стал жертвой целенаправленных действий неверной и мстительной Пелагеи — своей второй жены. Эта сенсационная версия принадлежит дочери Чапаева Клавдии Васильевне, долгие годы посвятившей работе в архивах и поиску истинных причин гибели отца.
После истории с любовником и стрельбы в семейном алькове Чапаев порвал с женой все отношения. Пелагея Ефимовна, выждав какое-то время, приехала в дивизию мириться, взяв с собой для этого маленького сына Чапаева. Того самого, которым прикрывалась от пуль разъяренного мужа. Сына Аркадия Чапаев принял, Пелагею же велел к нему не пускать. А спустя пять дней после отъезда Пелагеи на штаб 25-й стрелковой дивизии, перенесенный в плохо прикрытый Лбищенск, напали белоказаки.
Бывший начальник артсклада Георгий Живоложинов, пойманный Чапаевым на горячем, вскоре после этого бежал в банду беляка Серова. Видимо, там-то он и был завербован белогвардейской контрразведкой. В конце 20-х в ГПУ попали документы, недвусмысленно подтверждающие это. Отвергнутая мужем Пелагея опять сошлась с любовником, ему-то она и поведала о поездке к мужу, рассекретив местонахождение чапаевского штаба. Триста белоказаков после стремительного ночного марша ворвались в спящий Лбищенск и сумели взять «в саблю» штаб дивизии, захватив врасплох около восьмисот бойцов.
Чапаевы — коренные волжане, от деда-прадеда проживавшие на берегах Волги. Предки Василия Чапаева были крепостными крестьянами. В русской истории Чапаев — выразитель тяжелой логики социального возмездия за долгие столетия крепостнической неволи, подневольного рабского труда на помещиков и дворянскую аристократию.
Но для нас Чапаев — это прежде всего актер Бабочкин.
Чапаев Бабочкина — это русский витязь без страха и упрека, обаятельный храбрец, мудрец, хитрец, наивный фанфарон, командир дивизии и атаман волжской ватаги ушкуйников, революционный командир и глубоко мирный человек с его слабостями и достоинствами. Андрей Тарковский сказал о Бабочкине: «Весь он, как бриллиант, где каждая грань контрастирует с другой, из чего и вырастает характер… герой-человек, и в этом его бессмертие». Актер Бабочкин прожил большую жизнь, сыграл во многих фильмах и сменил не один театр, но так и остался погребенным под монолитной глыбой своей ранней роли.
В годы войны фильм зажил новой, удивительной жизнью. Чапаев с экрана звал всех в бой, увлекая своим непокорным характером и яркой судьбой. Мой отец рассказывал, как при подготовке к наступлению к ним в полк вместе с ящиками боеприпасов в одном кузове полуторки привозили и цинковые коробки с драгоценным фильмом, и командиры батальонов боролись между собой сначала за цинки с целлулоидом, а уж потом думали о цинках с патронами.
Я еще походил по залам музея, полюбовался всякими мелочами в шкафах и на стенах. Музей был набит оружием всякого рода. Как краеведческий музей начинается с бороны и сохи, так чапаевский музей начинается и заканчивается грозными орудиями братоубийственной страды. Каин, чем ты убил своего брата Авеля? А вот чем, а вот чем — шашкой наотмашь да пулеметной очередью навылет. Куском свинца, выпущенным из винтовки системы Бердана, бельгийского револьвера произвольной системы типа «Бульдог», пистолета Маузер с удлиненным стволом в деревянной кобуре, винтовки-трехлинейки образца 1891 года. Опасаясь ограблений, одно время в музее даже учредили пост ночного дежурного — оружие привлекало местный криминалитет. Старушка-смотрительница Мария Владимировна мне поведала, как ей бывало страшно по ночам, запертой одной в музее. Она устраивалась в конференц-зале, и на нее с огромной картины художника-самоучки Богаткина обрушивались искаженные свирепым оскалом ненависти и отчаяния лица сражающихся красных и белых. «А ведь все они — русские люди!» — сообщила она мне, понизив голос, словно о каком-то своем открытии.
Перекусил за столиком уличного кафе у стен ЦУМа. Самовар на белой домашней скатерти, россыпь дешевых и вкусных изделий из теста: пирожки, пироги, пирожищи с начинкой всякого рода, которая не хрустит на зубах костяной дробью, а тает. И пахнет родной бабушкой. Чья-то бабушка постаралась для чужих внуков и напекла пирожков.
Город мне нравился. Чебоксарцам свойствена особая чинность слов и мыслей, в их повадках еще сохранялся добрый налет милой провинциальности с ее нарядной медлительной чистотой и скукой по выходным, когда к городу относятся как к продолжению палисада, выходят в домашних шлепках во двор, незаметно для себя доходят до центра и возвращаются обратно, попутно совершая ряд полезных действий от покупки хлеба до разговора с остановившимся приятелем. Что-то носилось в воздухе такое — какой-то дух умиротворенности, покоя и услады.
Вечерами город высыпает гулять к Волге — на широкую набережную и превращенный в пешеходную зону бульвар Ефремова с улегшимися на нем, как гигантские колобки, древними ледниковыми валунами, чьей-то творящей дизайнерской волей свезенными с пригородных полей. Гремела музыка из динамиков, били фонтаны, нарядно подсвеченные прожекторами церкви парили в сгущающемся от сумерек воздухе, словно подъятые мановением палочки искусного