– Совершенно.

– Никакой скандал никогда не должен коснуться ее имени. – В голосе Рамзи теперь не было и следа обычной невозмутимости. – Никто – ни принц, ни последний бродяга – не должен дурно отозваться о ней.

Единственный глаз Гаспара широко раскрылся, но он тут же постарался скрыть свое изумление. Ему еще не доводилось слышать, чтобы хозяин говорил таким тоном, словно давал клятву перед алтарем.

– Да, сэр.

– Отлично! – Рамзи улыбнулся, словно убедившись, что нагнал на француза достаточно страху, и забрал наконец письмо, которое тот все еще держал в слегка дрожащих пальцах. – Никогда раньше я не совершал таких ошибок, – задумчиво проговорил он. – Никогда. Меня это огорчает.

Гаспар сразу же понял, что теперь хозяин говорит о сегодняшнем поединке с Демарком.

– Все дело в этой женщине, – сочувственно проговорил он.

– Это меня нисколько не утешает, Гаспар.

– Я и не хотел утешать вас, сэр. Я хотел вас предостеречь. – Он неожиданно ухмыльнулся. – Как вы думаете, отчего я потерял глаз?

Рамзи улыбнулся ему в ответ, отлично зная, что потеря глаза никак не была связана с женщиной. Разорвав конверт, он достал из него листок, исписанный мелким незнакомым почерком. Он пробежал письмо глазами, и улыбка исчезла с его губ.

– От кого это? – спросил Гаспар, но Рэм даже не взглянул в его сторону. Он пристально смотрел на какую-то невидимую точку в пространстве, занятый мыслями, похоже, не особенно приятными.

– От Арну, – ответил он наконец. – Это письмо от Арну.

– От охранника из тюрьмы Лемон?

– Да.

Филипп Арну, циничный, развращенный, вечно скучающий, был ничем не лучше и не хуже остальных охранников, которым была поручена «забота» о пленниках в подземной тюрьме. Он просто был моложе их всех. Происходя из рода мелких провинциальных дворян, Арну оказался достаточно сообразительным, чтобы вовремя примкнуть к бунтовщикам. Он переходил из одного революционного отряда в другой, пока наконец не был назначен тюремным надсмотрщиком. Когда же ему случалось избивать кого-то из своих «подопечных», он относился к этому как к скучной, но неизбежной обязанности, которую исполнял с таким же равнодушием, с каким огрел бы хлыстом назойливую дворняжку. А оживлялся он только во время поединков на шпагах со своими пленниками. Надзиратели любили развлекаться подобным образом. Они утверждали, что эти дуэли – весьма полезная тренировка для защитников революции, и победителем в них всегда оказывался охранник Филипп Арну.

Нет, разумеется, пленникам – истощенным, измученным паразитами и побоями – разрешалось защищаться. Но им было прекрасно известно непреложное правило: за каждое ранение, полученное надзирателем, заключенному придется заплатить своим пальцем. Или рукой. Или глазом.

Рэм – лучший фехтовальщик в тюрьме – быстро стал их любимым противником. И с каждым поединком его рука становилась все вернее, а оборона – все надежнее. Подобные дуэли, во время которых Рэм должен был защитить себя, не смея в то же время нанести ни малейшего увечья своему оппоненту, были хотя и не особенно честным, но, несомненно, весьма эффективным способом оттачивать мастерство. Гораздо более эффективным, чем уроки, которые он получал в детстве. Или даже чем те, которые давал им монах Туссен в монастыре Святой Бригитты.

Арну был лучшим из тех, с кем Рэму тогда приходилось драться.

– Что ему надо? О чем он пишет?

Уголок губ Рэма приподнялся в ироничной усмешке.

– Он приезжает в Лондон в составе группы французских участников турнира. Под особой дипломатической защитой.

– И что? Он хочет выпить с нами за старые добрые времена? – Гаспар не скрывал горечи.

– Нет, он хочет рассказать мне, кто предал нас французам.

Гаспар молча вытаращил свой единственный глаз.

– И надеется получить за это немалую сумму.

– Так все и было, мистер Таустер. Мой друг сам видел и рассказывал мне, что Рамзи Манро вызвал всех джентльменов, которые были в его комнате, на дуэль до первой крови.

Хелена, до этого внимательно изучавшая последнее творение мистера Тернера на выставке Королевской академии в Сомерсет-Хаусе, быстро обернулась, чтобы взглянуть на говорящего. Рамзи? Дуэль? Он ранен?!

Она тут же обнаружила, что свежие сплетни распространял лорд Фигберт, сидящий на мраморной скамье между леди Тилпот и викарием. Только усилие воли помогло ей сдержаться и не засыпать юношу вопросами. И она замерла, стараясь не упустить ни слова.

– Да, я уже и сам слышал об этом скандале, – подтвердил викарий и добавил с благоговейным трепетом: – Он ведь победил их всех, не так ли? Святая Дева! Какое поразительное мастерство!

Хелена перевела дыхание и на мгновение прикрыла глаза, почувствовав невероятное облегчение.

Рэм не ранен!

С тех пор как она побывала в фехтовальном зале, прошло два дня, и вряд ли за эти сорок восемь часов была хоть одна минута, когда бы она не думала о нем.

Сколько лет он следил за ее жизнью и за жизнью ее сестер, тайком, не вмешиваясь и не напоминая о себе! И все эти годы он каждую минуту был готов исполнить клятву, данную когда-то. Такая верность своему слову, такая высокая честность не могли не найти отклика в душе Хелены.

– Тем хуже для него, – поджала губы леди Тилпот. – Поведение этого человека совершенно скандально. Он имеет наглость бросать вызов тем, кто стоит несравненно выше его! И только лишь из-за того, что упомянуто имя какой-то женщины. Скорее всего, обыкновенной кокотки из Чипсайда.

Она обменялась возмущенными взглядами со своей подругой миссис Барнс, которая присоединилась к их экскурсии. Обе дамы, так же как и вся собравшаяся в галерее публика, с гораздо большим интересом разглядывали друг друга, чем картины. Но выставка была тем местом, где нельзя было не появиться. Следовательно, Флора должна была появиться здесь. Хелена оглянулась, отыскивая подругу.

Флора направлялась в сторону так называемой выставочной лесенки. Остряки окрестили ее так потому, что, стоя на нижней площадке, молодым повесам было очень удобно заглядывать под юбки всем дамам, поднимающимся по крутой спиральной лестнице. В последнюю минуту Флора передумала и вернулась в зал, заметив на стене какой-то романтический пейзаж, до которых была охотница. Хелена опять навострила уши, прислушиваясь к разговору, продолжающемуся на скамейке.

– Нет, не думаю, что он пошел на такое ради какой-то дешевой проститутки, – со знанием дела возразила миссис Барнс.

Хелена чувствовала, как горят ее щеки. Она и не сомневалась, что скандал произошел из-за того, что упоминалось ее имя. Два дня назад, вернувшись домой после разговора с Манро, она нашла в своей комнате неподписанное письмо и увядшую розу. «Распутное поведение не остается без последствий», – гласила записка.