– Церковь ваша,– Вошь повысил голос, чтобы перекричать рев дизеля.

– Как это горит? – ошеломленно переспросила Ира.

– Эй,– заметил Ласковин.– У тебя кровь.

По запястью Воша ползла темная струйка.

– Я видела, там написано «аптечка»! – Даша вскочила и тут же плюхнулась обратно – динозавр смял очередное препятствие.

– Аптечка! – Вошь захохотал.– Эта железяка еще в часть не прибыла, как в ней уже и йода не осталось.

Для Воша это была целая речь.

– Останови этот гроб! – крикнул Ласковин.– Не дури! У нас-то аптечка есть!

Вошь тормознул, и БМП встала, как вкопанная. Пассажиров швырнуло вперед, Ласковин еле успел поймать Иру за руку.

– Что гроб, это ты в точку,– в наступившей тишине произнес Вошь.– Это тебе куча народу подтвердит. Посмертно.

– Никак у нас чувство юмора прорезалось,– проворчал Ласковин.– Снимай куртку. Блин! Весь мех в крови, чем ты раньше думал?

Он распечатал перевязочный пакет.

– Лучше я,– вызвалась Даша.– Я умею.

– Я тоже,– буркнул Ласковин.

– Она – медсестра,– уточнила Ира, и Андрей уступил.

После перевязки Вошь снова натянул куртку.

– Пошли прогуляемся,– предложил он.

БМП стояла на дороге. Позади – взрыхленный гусеницами снег, впереди – снежная заметь, в которую упирается желтый столб света.

Они постояли немного, потом Вошь сказал:

– Я знал, что она умерла. Но как-то… не до конца. А теперь – точно знаю. И, вроде, даже полегче стало. Понимаешь?

– Да.

Постояли еще немного. Снежинки липли к коже, но холодно не было.

– Как же ты этот танк раздобыл? – спросил Ласковин.

– Проще простого,– отозвался Вошь.– Идешь, щупаешь, который теплый. Раз теплый, значит, внутри – механик. Движок греет. Стучишь. Орелик просыпается, выглядывает, получает по жбану – и полный вперед. Что повезло, так это баки под завязку. Запас хода – полтыщи км.

– Неслабо,– произнес Ласковин.

– Нам столько не надо,– заметил Вошь.– Утром хватятся, поднимут вертолет, за час отыщут, если своим ходом пойдем. Но мы не пойдем.

За спиной со скрипом открылась дверь. Даша спрыгнула на снег, за ней – Ира. В огромных куртках и валенках девушки выглядели, как герои мультика про Новый год.

– Это что, пулемет? – спросила Ира.

– Пулемет тоже есть,– ответил Вошь.– Но это как раз пушка. Авиационная. 30 миллиметров.

– А она стреляет?

– Полный боекомплект, 500 выстрелов. Нарвешься – мало не покажется.

От его голоса Андрею стало не по себе.

«Дай Бог, чтобы за нами не погнались!» – подумал он.

За ними не погнались. Километров через пятьдесят БМП бросили. Загнали в лесок, чтоб на дороге не маячил, и оставили. Пешком двинулись к Тыгу, благо уже рассвело, и метель унялась. Потрясающе красивое утро. Белый искрящийся снег, белое солнце, белый замерший лес. Настоящая рождественская сказка.

Вошь шел впереди, утаптывая лыжами рыхлый снег, следом – девушки, Андрей – замыкающим. Обувка у девушек – только на свалку. Но топали весело, хоть и не спали всю ночь. Ай да Вошь! Его бы в реабилитационный центр вместо психотерапевта. Жаль только, методы у напарника своеобразные – отец Егорий точно не одобрил бы.

Несмотря на раннее утро, Тыг жил полнокровной жизнью. Бодро протарахтел трактор, в прицепе – несколько мужиков, оживленно спорящих. За трактором – пацан на саночках. Саночки, к удивлению Андрея, волокла собачья упряжка. Еще один мужик, понукаемый низенькой теткой. «Гар ялан… тысь… ялан». Даже неосведомленным в комяцком языке, вроде Ласковина, становилось очевидно, что тетка образ жизни понукаемого сильно не одобряет. Мужик лениво отругивался в том же ключе: «Мун… ялан… татысь».

Когда импозантная четверка проследовала мимо, тетка на некоторое время прервала воспитательный процесс и уставилась на питерцев. На девушек – с явным неодобрением. Ласковин подмигнул тетке… и та неожиданно усмехнулась в ответ. И тут же, спохватившись, опять взялась за мужика: «Кольк… кык… ялан».

«Мун… татысь» – бормотал в ответ мужик. Его явно мучила похмелюга.

Столовая уже открылась. Перед ней, как и прежде, тусовалась собачья свора. Девушки поглядывали опасливо. Псы выглядели дико и устрашающе. Но в сравнении со стаффордширом – сущие зайчата.

Блинчики с маслом, клюква с сахаром, компот. Чтобы побаловать девочек, Ласковин напоследок взял стакан сгущенки. И точно, побаловал.

Теперь следовало их переодеть. Если привезти их в таком виде в Сыктывкар, могут возникнуть нежелательные вопросы. А посему в местном лабазе Андрей приобрел пару искусственных шубок и две пары женских сапог, произведенных еще в дореформенные времена. Богатые куртки «апокалиптических» охранников отправили в багаж.

В Сыктывкар их привез рейсовый автобус. На вокзале девушки забеспокоились – нет паспортов! Жестом фокусника Вошь извлек пачку красных документов. Радости не было границ. Отправляя паспорта обратно в сумку, Андрей поймал весьма заинтересованный взгляд. И невзначай продемонстрировал любопытному рукоять пистолета. Интерес тут же угас. Впрочем, эпизод натолкнул Ласковина на интересную мысль.

Взяв «апокалиптические» куртки, он отправился в соседний зал, разложил их на свободной скамье, прилег, а через несколько минут, оставив «постель», отправился в туалет.

Когда он вернулся, курток уже не было.

Не по-зимнему яркое солнце слепило глаза. Зимородинский опустил козырек и снизил скорость до тридцати. Хорошо укатанная дорога огибала замерзшее озеро. По льду вприпрыжку бежал человек. Добежал, замер, раскинув руки навстречу солнцу, и ухнул в прорубь.

«Ну чем не языческий обряд?» – подумал Зимородинский.

Навстречу выехали всадники. Вернее, всадницы. Маленькие, в одинаковых белых шапочках – на громадных жеребцах. Кони брезгливо косились на машину. Разминулись. Зимородинский подумал: насколько человек в седле выше сидящего в автомобиле… Есть ли в этом внутреннее зерно?

Озеро спряталось за деревьями. Машин прибавилось. Перед переездом все они привычно снижали скорость.

«Зачем я еду?» – подумал Вячеслав Михайлович.

Впрочем, для него этот вопрос не требовал определенного ответа. Вернее, ответ «ни за чем» был бы ничуть не хуже любого другого. Главное – держаться внутреннего ритма. Без спешки и без медлительности. В равновесии. Зимородинский не строил предположений относительно неизвестного будущего. Будущее само определит себя. Не важно, что скажет ему Смушко. В любом случае действия Зимородинского будут определять не слова, а он сам.

Прозрачная от солнца белая ограда, изысканное литье. Зимородинский подъехал к воротам, и створки тут же покатились в стороны. Его ждали. Двухэтажный дом с острой крышей. Рядом – одноэтажный флигелек-пристройка. Вдоль ограды, с трех сторон – ровные стены сосен. Зимородинский вышел из машины, но запирать не стал. В окошке флигеля маячило усатое лицо. Наверняка охранник. У крыльца лежала черная немецкая овчарка. Карие внимательные глаза изучали Зимородинского.