Клара взглянула на меня с таким видом, как будто ждала, что я отпущу ей этот грех. Придерживая шляпу рукой — на улице было ветрено, — она вновь надела солнцезащитные очки.

— Я поступила не лучше, чем те, кто стрелял в него. Но когда я вскоре прочитала в газетах сообщение о том, что «предатель родины» погиб при попытке бегства за кордон, у меня на глазах выступили слезы радости. Смерть Манфреда снимала с меня тяжкий груз вины. Ведь при подобных обстоятельствах я поступила правильно, не остановившись, потому что все равно ничем не могла помочь ему. Или ты думаешь иначе?

Я не знала, что ответить.

— А какое отношение это имеет к отцу?

— В больнице я совершила второй трусливый предательский поступок. Когда Вондрашеку сказали, что у него нет шансов встать на ноги и его дни сочтены, он попросил меня принести ему яд. Он не хотел умирать медленной жалкой смертью. Я обещала выполнить его просьбу, но не сдержала слово. Мне казалось, что врачи тюремной больницы ошибаются и Вондрашек может выздороветь. Я поверила в чудо и стала утешать его. Я сделала свой выбор, а у него выбора не было. И вот когда началась агония, я поняла, что ошиблась. Вондрашек был прав. Чтобы избежать ужасной смерти, нужно самому вовремя позаботиться о ней.

Я вспомнила, как приятно проводила время в Венеции. Мои попытки дозвониться до Клары не были слишком настойчивыми. Тем самым я избежала мучительных переживаний, которые наверняка испытала бы, если бы отец умирал на моих глазах. Любая вина — безмерно тяжелая ноша, но по прошествии времени она забывается и начинает казаться несущественной. Мне было двадцать шесть лет, и я жила настоящим в отличие от Клары, которая взвалила на свои плечи бремя принятых решений и не хотела оставлять его в прошлом. Я не знала, чем утешить ее в этой ситуации.

Я крепко обняла ее, выражая свое сочувствие. Мы стояли у Кельнского собора и ощущали себя по сравнению с ним крохотными песчинками. Я любила Клару, потому что не встречала в своей жизни более честного человека. Мне было очень одиноко в детстве, и Клара каждый раз, когда нам приходилось переезжать в другой город, утешала меня. Она поила меня какао с печеньем, декламировала Брехта, пела «Интернационал». Отец при этом обычно затыкал уши. Он никогда не слушал то, чего не желал слышать. У меня разрывалось сердце всякий раз, когда я теряла очередную подругу из-за спешного переезда.

— Не оглядывайся назад, — говорила мне Клара, когда мы покидали дом и отправлялись на новое место жительства.

Но сама она каждый раз оглядывалась.

Через шесть дней после этого экскурса в прошлое Клары мы с Хагеном встретились в рыцарском замке, в шикарном дорогом ресторане. Нас бесшумно обслуживали элегантные оруженосцы, а осознававшие свое высокое общественное положение посетители держались так чопорно, как будто были закованы в латы. В меню, которое давали дамам, не были указаны цены, из чего можно было заключить, что владелец хорошо знал, что в советах директоров и правлениях крупных немецких предприятий нет женщин. Спутницы важных посетителей в подавляющем большинстве были блондинками, я чувствовала себя среди них черной вороной. Хаген заметно побледнел, увидев цену перечисленных в меню вин. Бутылка самого дорогого из них, бургундского, стоила десять тысяч марок. Я заказала восемь блюд, опасаясь, что порции будут очень маленькими.

Конечно, можно наесться и сосисками с соусом карри в какой-нибудь забегаловке. Но такой способ питания мне претит. Не могу есть стоя, пластиковыми вилками с бумажных тарелок. Еда для меня — символ статуса. Дешевые кафе и забегаловки соответствуют автомобилю среднего класса и собственному дому типовой застройки. О голодающих детях и копающихся в помойках бомжах я вообще не говорю. Лучше ли те люди, которые едят сосиски с соусом карри и пьют пиво, чем те, кто предпочитает красное вино? Если бы действительно произошло великое перераспределение благ, о котором мечтает Клара, то она, возможно, подбросила бы всю икру в воздух, чтобы каждый человек поймал по икринке. Но тот, кто привык есть сосиски с соусом карри, так и продолжал бы делать это. Я ничего не имею против идеи равенства людей. Они действительно равны в своей жадности, похоти, страхах, в способности творить добро и зло. Но их многое разделяет. Внешность, язык, образование, уровень доходов, положение в обществе. Мне нравится мир богатых. Еда в нем, во всяком случае, намного лучше.

Хаген внимательно изучил список вин в меню и в конце концов заказал самое дешевое бургундское. И правильно сделал, так как сегодня вечером его еще ждали крупные траты. Говоривший с французским акцентом сомалиец подал нам «Привет из кухни» — блюдо с нежными листьями салата и перепелиными яйцами. Хаген сказал, что я сегодня просто очаровательна. А я призналась в том, что питаю слабость к черным галстукам в желтую крапинку. Обменявшись любезностями, мы перешли к делу.

— У меня для вас две новости из Бонна, хорошая и плохая.

Он сразу же испугался. На верхней губе выступили капельки пота. Веко задергалось. Я подняла бокал с шампанским. У него была такая длинная ножка, что он чуть не опрокинулся.

— У нас возникла небольшая проблема, И это плохая новость. А хорошая состоит в том, что правлению очень понравился ваш проект рекламной кампании. Он был оценен как свежий и позитивный. Вероятно, мы закажем вам еще один плакат с изображением депутата от нашей партии. Однако вопрос все еще дискутируется. Руководство склоняется к тому, что на плакате должна быть привлекательная женщина. Когда я это услышала, то сразу же подумала о председателе социального комитета. Она очень фотогенична.

Моя болтовня была для Клейна настоящей пыткой. Он лихорадочно размышлял над тем, в чем могла заключаться проблема, о которой я упомянула, и с нетерпением ждал, когда я заговорю о главном. Хотя Клейн улыбался, я видела, что в душе он страшно боится провала. Еще бы, потерять такой выгодный заказ.

Я заговорила о возникшей проблеме, лишь когда подали горячее блюдо. От волнения Хаген все время жадно пил, поэтому пришлось заказать вторую бутылку вина, содержимое которой тоже уже было на исходе.

— То, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами. Если вы не сохраните все услышанное в секрете, я могу лишиться работы. Честно говоря, я сама не понимаю, почему поступаю подобным образом. Вероятно, это происходит потому, что у меня вызывает отвращение принцип протекционизма в политике. Итак, как я вам уже говорила, ваш проект одобрен. На последнем заседании президиума партии его члены должны были принять окончательное решение о передаче заказа вашей фирме. Но тут вмешался руководитель фракции нашей партии в бундестаге и стал горячо возражать против кандидатуры вашей фирмы. И принятие решения в конце концов пришлось отложить.

Клейн так резко поставил бокал на стол, что немного красного вина выплеснулось из него на белоснежную скатерть.

— Черт возьми! Но почему он это сделал? Простите…

— Ничего, я понимаю вас. Надо сказать, что руководитель нашей фракции — человек, обремененный множеством житейских проблем. Он живет с женой, которую тихо ненавидит. У него неудачный сын. Что же касается данного конкретного случая, то все дело в школьном друге руководителя фракции. А вернее, в принадлежащем этому другу рекламном агентстве. Он ваш конкурент, Хаген, и тоже участвовал в конкурсе. Руководитель фракции отстаивает интересы той фирмы. Возможно, он делает это из дружеских чувств к бывшему однокласснику, а может, им движут другие соображения. Как знать. Тем более надо признать, что концепция вашего конкурента не так уж плоха. Нельзя сбрасывать со счетов того влияния, которое имеет руководитель фракции на членов президиума. Он может убедить их в своей правоте. К тому же у него есть убедительный аргумент.