Готфрид Лейбниц

Боль. Боль. Бесконечная боль.

Дицуда потерял отсчёт времени. Он просыпался, смотрел в зимнее небо. Или в искусственно созданный купол? Дицуда уже ни в чём не был уверен, да и какая, в конце концов, разница? Знание лишь множит печали, оно приходит обычно тогда, когда уже бесполезно. Значение имеет только сила. Вот сила действительно может спасти. А не знание, не любовь, не свобода.

Древо Незнания находилось на юго-западной границе Гилии. Бывшей Гилии, но это тоже теперь казалось неважным. Зима здесь была не в пример теплее, чем в остальной части захваченного великого княжества, но тем не менее Дицуде всегда было холодно. Он постоянно дрожал, хотя на нём обычно лежало несколько шкур, а неподалёку потрескивал лагерный центральный костёр. На огне всё время что-то готовили, ноздри юноши, наверное, щекотал бы запах походной похлёбки. Однако ноздри инквизитора вырезали ещё в первый день плена, так что щекотать аппетитным ароматам было особенно нечего.

А вот Ерфу фан Гассан любил глубоко вдыхать в себя запах готовящейся пищи, крови и плоти. Периодически он подбрасывал небольшие части тела Дицуды в похлёбку, так сказать, для пикантности. Иногда предлагал юноше отведать с ложечки его собственные куски мяса. Якобы так быстрее всё вновь заживёт.

Дицуду постоянно трясло, но он уже не понимал отчего: от холода, боли или бесконечного ужаса. Даже во сне и в беспамятстве после болевого шока его не отпускали кошмары.

Кошмар Бога. Так когда-то Рисхарт Сидсус назвал проявление в мире демонов. Ерфу фан Гассан, безусловно, был таким демоном. Внутренне, поскольку внешне он практически ничем не отличался от обычного человека. Но Дицуда знал, физическая оболочка живореза — это обман. Иллюзия. Единственно существующая иллюзия, а вовсе не та, о которой постоянно талдычил проклятый Сидсус!

И его проклятые последователи, которых с каждым днём среди ератофанцев и оноишров становилось всё больше. Каждый в военном лагере так или иначе успел соприкоснуться с антипророком. Кого-то Рисхарт переубеждал лично, кого-то через уста своих новообращённых фанатиков. Кого-то ему удалось очаровать насылаемыми видениями, кого-то получилось загипнотизировать одним своим взглядом. Командующий воинством живорез слишком поздно понял, что те, кто слишком долго наблюдали за антипророком, тоже незаметно подпадали под странное очарование. Им всё меньше хотелось убивать, неважно, по собственной или чужой воле. Внезапно уставшим от войны бойцам нужен был свет, исходивший от Рисхарта. Они жаждали частичку его безмятежности, его абсолютной уверенности в собственной правоте. Слова обман, мираж и иллюзия звучали в речи оноишров и ератофанцев всё чаще.

Да, Дицуда столь часто слышал перевод темнокожего психика, что уже успел выучить несколько сотен слов на ератофанском языке. Ещё недавно он считал его исключительно языком ненависти, но теперь понял, что шакалье наречие мало чем отличается от его собственного. Дело не в языке, дело в людях.

И в нелюдях, таких как Ерфу фан Гассан.

Мясник навсегда изменил жизнь Дицуды. Сломал его тело, осквернил и без того чёрную душу. Сделал юношу безумным и жалким. Продемонстрировал, что действительно имеет значение.

Сила. Только сила и важна в этом мире. В худшем из миров лишь сила может улучшить твоё положение.

А слова, знания и любые другие добродетели ни к чему хорошему не приводят. Доброта — это слабость. Он ведёт только к самоуничтожению, только к смерти.

* * *

— Скажи чистюле, что он в самом деле заинтересовал меня, — обратился Ерфу фан Гассан к своему переводчику, глядя прямо на Рисхарта.

Они сидели друг напротив друга на очень небольшом расстоянии. Мясник легко мог дотронуться до колена лжепророка своими когтями, как мог бы и Амино Даме дотронуться до сидящего перед ним незрячего колдуна.

Вокруг лидеров противостоящих сторон собрались все ератофанцы и оноишры, пришедшие искоренять паломников из-под сени священного дерева огнём и железом. Ещё недавно эти воины считали себя настоящими праведниками, а гиликов представляли воплощением зла, невежества и разврата. Теперь те же самые люди с тревогой наблюдали за беседой важных персон, понимая, что сегодня должно всё решиться.

Терпение командующих воинством лопнуло, а среди простых вояк нарастало напряжение, грозящее выплеснуться в открытое неповиновение, если не в бунт. Архонты требовали от руководителей карательной экспедиции результаты. Бойцы же всё чаще самовольно приходили к Рисхарту Сидсусу за наставлением и советом, и всё неохотнее слушались своих командиров. Не помогали ни порка, ни даже пытки и демонстративные казни. Пора было кончать со лжепророком, его дурное влияние проникло в ряды праведников слишком уж далеко.

Кончать с последними богохульниками и наконец-то возвращаться с великой победой домой.

— Белоснежка говорит, что ты тоже весьма интересная личность, — перевёл обратно с нечестивого на человеческий Амино Даме. — Ты практически его антипод, наслаждающийся чужими страданиями. Мне не очень понятно, смеётся он над тобой или пытается выразить таким образом уважение.

Понять по безмятежному лицу Рисхарта оттенки только что сказанного было действительно сложно. Что на уме у этого сумасшедшего? Уважает он жестокость и силу или, наоборот, презирает?

— Вот скажи мне, чистюля, — Мясник слегка наклонился вперёд. Он сидел на согнутых ногах, опустив ягодицы на пятки, в то время как Рисхарт Сидсус расселся на земле, скрестив ноги. Один напряжённый, другой до предела расслабленный. Один буравил оппонента пристальным взглядом, второй отстранённо наблюдал за чужеземцем с востока, словно тот был любопытной букашкой. — Почему ты считаешь, что твой мальчик на побегушках может искромсать десяток моих воинов прямо под сенью священного дерева, а я подобный приказ отдать не могу? Что меня, по-твоему, должно сдерживать: обычаи, вера, или, может быть, благородство? Да, я крайне религиозный человек, но столь уж тяжек будет мой грех, если я прикажу вынести тебя под ручки подальше от дерева и там придать правосудию?

Живорез дождался, когда Амино Даме закончит переводить его слова, и сразу продолжил:

— Пойми, я уважаю традиции, но ведь ты вертел все правила на своих причиндалах! Почему же мы должны изворачиваться? Поджидать, когда вы уснёте, чтобы вынести вас без применения силы. Играть в этот фарс было весело, но мы взрослые люди, мы не можем позволить себе баловство слишком долго. Вы первые нарушили правила, первые пролили на священную землю кровь, да ещё столь варварским способом! Видимо, пришёл наш черёд немного помарать руки, однако моя совесть чиста: