– Может, тебе соли дать? – в свою очередь спросила Ирина. – Или спички?

– Да зачем мне соль! – махнула рукой Алена, не желая понимать намека. – Мы хотели с тобой ближе познакомиться. Сейчас входит в моду общение без границ…

Она пытливым взглядом посмотрела на меня, затем на Ирину, желая удостовериться, что ее слова правильно истолкованы. Ирина продолжала внимательно слушать соседку, лицо ее при этом оставалось спокойным, только стала покачивать ножкой, как кошка хвостом.

– Ты знаешь, – широко распахнув глаза, стала делиться радостью соседка, – мы с Никитой последние лет десять жили как маринованные помидоры в банке. С работы – на работу, завтрак – ужин, привет – пока, стирка – глажка… Тоска! А теперь, знаешь, мы прямо как новую жизнь начали! Знакомимся со всеми подряд! И так это интересно! Так это заводит! – Она обхватила ладонями свои пылающие щеки и покачала головой. – Сначала, конечно, как-то не очень… стыдно, что ли… А потом – тьфу на все условности и предрассудки, как Сичень говорит! И расслабляешься по полной программе, и все само катится, как по дорожке! И Никите хорошо, и мне…

Очищенные картофелины я кидал в мойку, и они пролетали над кудрявой головой Алены, словно извалявшиеся в муке воробьи.

– Ой, Ирка! – неестественно захихикала соседка и шлепнула себя ладонями по голым ляжкам. – Какие у тебя глаза влюбленные! И у парня твоего! Ох, ребята, ребята! Все это мы уже проходили. И я была, как дурочка, влюблена в Никиту, и бегала за ним, и рыдала, и думала, что на нем весь свет клином сошелся. Но все прошло. И у вас пройдет, милые мои, поверьте мне! Не вы первые, не вы последние. А потом оглянетесь назад и подумаете: и чего, спрашивается, страдали? Зачем убивались, горькие слезы проливали? И где эта любовь, ради которой столько копий было сломано? Даже самые сильные чувства угасают, как костер. А глупые люди еще чего-то ждут, еще хранят друг другу верность, еще надеются, что давно остывшие угли снова вспыхнут, как факел. А годы проходят, а он все не вспыхивает, и люди стареют, и одиночество становится вообще невыносимым…

Я украдкой взглянул на Ирину. Мне показалось, что теперь она слушает соседку с неподдельным интересом и даже улыбается краем губ.

– Иришечка, милая! – изо всех сил играя глазами, продолжала соседка. Она была в ударе, она нашла в лице Ирины благодарного слушателя и, возможно, прилежную ученицу. – Ты думаешь, твой парень будет тебе всю жизнь верен? И ты будешь ему верна? Святая наивность! Сейчас это так красиво – цветы, поцелуи, объятия, клятвы в вечной любви. А через десять лет – вот вспомнишь мои слова – все угаснет. Начнутся упреки, слезы, обиды; начнется крушение иллюзий. А вся беда в том, что люди замыкаются в своей семье! И правильно Сичень говорит: к черту семейные узы, потому как они придуманы мужчинами для укрепления своего доминирующего положения над женщиной.

Ирина улыбалась уже совершенно явно. Опустив подбородок на кулак, качала головой, словно хотела сказать: «Надо же! А я никогда об этом не задумывалась!»

– Вот мы с мужем прожили пятнадцать лет, – продолжала тараторить соседка, играя полами халатика и стараясь привлечь мое внимание к своим коротеньким, исполосованным синими венами ножкам. – И что? Дальше сидеть в этой семейной клетке и чахнуть в ней, как птица, пока все перья не выпадут к едрене-фене?.. Ой, ребята! – вдруг спохватилась она, поднялась из-за стола и повернулась ко мне: – Что-то я совсем вас заговорила. А знаете что? А пойдемте к нам! Познакомимся, подружимся! Ведь нам теперь много лет жить рядом! Мы теперь с вами как родственники, как одна дружная семья!

Ирина тоже встала и с улыбкой двинулась на соседку. Меня насторожили ее глаза, в которых бесновались азарт и дерзость. На всякий случай я заслонил собой угловую открытую полочку, на которой стояли пестрые фарфоровые тарелочки и кувшинчики, привезенные Ириной из разных стран.

– А вы душ уже приняли? – вкрадчиво спросила Ирина.

– Обижаешь! – восторженно ответила соседка. – И гелем натерлись.

– А что ж это у тебя на щеке? – озабоченно спросила Ирина.

– Где? – не поняла соседка.

– А вот тут! И еще тут! И здесь!

С этими словами Ирина принялась наотмашь лепить соседке звонкие пощечины. Та, обалдев от неожиданности и боли, попятилась в прихожую, даже не пытаясь закрыться руками. Мне понравилось, как Ирина била правой, – хорошие удары, от плеча, по крутой дуге. С левой руки получалось чуть хуже, но если немного поработать над техникой, то тоже будет хорошо.

– Пошла вон, овца стриженая! – Шлепки ударов и голос Ирины доносились уже из прихожей. – И никогда сюда больше не приходи!

– Дура ты! – вопила соседка. – Жизнь идет, а ты чего-то ждешь, тянешь! А ведь уже стареешь и дождешься, что вообще никому не будешь нужна! Отгородилась стенами и гниешь тут заживо…

Хлопнула дверь, и все сразу стихло. Я поставил кастрюлю с картошкой на плиту. Вошла Ирина, села на прежнее место и снова занялась листиком салата. Лицо ее было спокойным, умиротворенным, я бы даже сказал – вдохновенным, будто она только что вернулась с концерта классической музыки.

– Что случилось с городом, Кирилл? – спросила она задумчиво. – Может, наступает конец света? И вот-вот на нас обрушится огромная волна. И все затопит. И всплывет только мусор. Чьи-то поношенные шлепанцы. Рваные панамы. Обрывок какой-нибудь газеты. Это все, что останется от человечества…

Она встала, порывисто прильнула ко мне, закрыла глаза и прошептала:

– Обними меня крепко-крепко. Только не говори ничего… Вот так, спасибо. А теперь уходи. Уходи домой. И, пожалуйста, сегодня мне уже не звони. Я буду спать.

Я возвращался домой уже в сумерках. Дождь не утихал, да я от него и не прятался. Наверное, я уже привык ходить в мокрой одежде, и она не причиняла мне слишком больших неудобств. Я чувствовал себя опустошенным. Мне казалось, я потерял что-то очень ценное. Я вернулся в жизнь Ирины, но нашел там такое же одиночество, что царило и в моей душе, да еще тоску и боль. Мы даже не успели как следует поговорить. Город сошел с ума, а какой может быть разговор среди сумасшедших?.. Да, Ирина одинока. Потому что она однолюбка, она патриархальна и немодна, она инерционна, и верность ей дается очень легко, без каких бы то ни было нравственных усилий, без изнурительной борьбы с соблазнами и искушениями. Ибо ее душа наполнена любовью под завязку – не то что соседку с Никитой, даже семечко не втиснешь! И я знаю об этом. Уже много лет знаю об этом. И много лет прошу бога дать мне любовь, но сердце мое по-прежнему холодное, и я не знаю, что делать. Ничего не остается, как просить у Ирины прощения. А она все понимает и уже ничего не ждет, а только тихо и незаметно любит…

Я зашел в подъезд, открыл почтовый ящик. Мне на руку съехала кипа рекламных газет и счетов. Газеты, казалось, состояли из одних заголовков – один другого больше и крикливее. «ДЕТСКИЙ ПРАЗДНИК ОБЕЩАЕТ СТАТЬ СОБЫТИЕМ СТОЛЕТИЯ!», «ЗАВТРА ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД ПОСЕТЯТ БОЛЕЕ 20 000 ЧЕЛОВЕК!» Поднимаясь по лестнице, я стал просматривать счета, и тут мне под ноги упал какой-то маленький предмет, похожий на желудь. Я наклонился и поднял амулет на дешевой цепочке, покрутил его, разглядывая со всех сторон запрессованный в овальную плетенку черный камешек вроде агата.