Надзиратель, который привел меня, деликатно кашлянул и заключенные первой камеры дисциплинировано вышли на утреннюю прогулку.

Охренеть.

Джаммаль Фарадж остался.

Капран первой камеры дождался, пока мы остались одни, подвинул стул еще ближе к кровати и сказал с легкой полуулыбкой на губах:

— Знаешь, англичанин, Аллах любит испытывать людей на прочность. Но Он милостив и никогда не посылает нам преграды, с которыми мы не в силах справиться. Я рад, что ты перестал драться ради драки и прекратил наказывать себя за ошибки прошлого. Пока ты здесь, со мной, в первой камере заруби себе на носу — только за правду бей первым, а за чужую ложь даже не сражайся. Всегда проиграешь.

— Я не верю в Аллаха, — проскрипел в ответ.

— Человек не может жить без веры. Во что-то ты же должен верить, англичанин?

— Я верю в силу. Деньги.

— Сила не даст тебе спокойствия, — покачал седой головой Фарадж. — А деньги толкают на безрассудства. Найди то, что даст тебе равновесие. Найди это в себе.

— Во мне ничего не осталось.

— Ты сидишь тут всего полтора месяца. Вспомни, кем ты был или кем хотел стать. Вспомни, что ты желал всем сердцем, но так и не сделал. И стремись к этому. А пока, я думаю, тебе есть, что рассказать мне, англичанин. Или мне лучше называть тебя «Бекхэм»? — спросил он с кривой ухмылкой.

Я рассказал ему все.

Если поначалу наличие охраны меня озадачило, то довольно скоро вопросы о том, зачем Филипп Честертон первым делом нанял для меня охрану, у меня отпали.

Впервые на наш кортеж напали сразу после моей официальной пресс-конференции. Стоило во всеуслышание объявить о целях и дальнейших действиях фонда, как на обратном пути нашу машину протаранила легковушка.

Разумеется, полиция Туниса не нашла умышленного действия в обыкновенном ДТП.

Дальше было только хуже.

В прессе прокатилась волна публикаций, которые смешивали фонд с грязью. СМИ плясали под дудку правящей семьи Амани, так что в этом не было ничего удивительного в том, что газеты перевернули все с ног на голову, заявив, что благородность фонда мнимая, а на самом деле, спасенных сирот мы отдаем на растерзание богачей.

Но кровь убитой девочки, обнаруженная на личном аэродроме шейха, переломила ход расследования. Умолкли «желтые» газетенки. А работники фонда получили разрешение опросить беженцев в том самом лагере «Юнисефа» на границе с Ливией, в котором я когда-то работала и где впервые познакомилась с Замирой Мухаммед.

Я не могла отправиться туда же вместе с ними, так что все, что мне оставалось, это только денно и нощно следить за отчетами сформированной группы. Деньги творили чудеса, и свидетели все-таки нашлись. И потом они вспомнили то, о чем забыли упомянуть раньше.

Так появилось первое свидетельство того, что девочек увозили из лагеря, а на ближайшей остановке вновь высаживали из автобуса. Разные свидетели подчеркнули, что их уводил в неизвестном направлении один и тот же мужчина европейской внешности.

Газеты тут же отреагировали — завели старую шарманку о том, что участие европейца в судьбе девочек как раз и доказывает причастность британского фонда к самим похищениям.

И тогда же на меня было совершенно второе покушение.

На этот раз прямо на улице. Вооруженный ножом мужчина-араб напал на меня, громко оплакивая судьбу своей дочери, которую такие якобы благотворительные фонды, как мой, на самом деле, похищают, развращают и убивают.

Он не пытался убить меня, скорее — привлечь всеобщее внимание. Моя охрана быстро с ним управилась, но в тот же момент из-под земли словно вырос журналист, который даже успел взять интервью у мужчины раньше, чем его увела полиция.

Инсценировки, как в плохом театре, и чудовищная подтасовка фактов не переставали меня удивлять.

— Дальше будет только хуже, — сказал мне тогда Честертон.

Он до ужаса напоминал Джека своим крайне циничными взглядом на этот мир. И я догадывалась, что нельзя иначе, ведь цинизм наших соперников и вовсе зашкаливал. А еще именно такой человек был мне нужен сейчас, когда меня иногда трясло от переизбытка адреналина в крови и шока. Особенно, когда наша машина взлетела на воздух прямо на наших глазах. Шейх не мог использовать грязные методы, но очень старался запугать меня настолько, чтобы я сама покинула Тунис или отказалась от расследования.

Именно Честертон помогал держать себя в руках и не поддаваться истерикам.

— Вы готовы идти дальше, Элен? — после каждого нападения спрашивал он.

После пары бокалов виски, заплетающимся языком, я отвечала:

— У меня хотя бы охрана есть, а Джеку вот приходится махать кулаками самому.

К этому дню Джек Картер уже провел почти четыре недели в тунисской тюрьме «Мессадин-2», а насколько еще затянется его заключение, не мог сказать даже Честертон.

К Джеку под разными предлогами перестали пускать даже адвоката, а еще перевели его совсем не в ту камеру, на которую рассчитывал его дядя.

В середине лета была наконец-то закончена подготовка в секретной спецоперации, в которой участвовали британские и американские наемники. Она стала возможна благодаря сведениям, собранным в лагере беженцев.

К сожалению, живых детей в тех подземных пещерах уже не было.

Пять имен из моего списка пропавших девочек были вычеркнуты навсегда. Замиры Мухаммед среди них не было.

После, стоя на гребне песчаного холма и глядя на то, как хоронят обмотанные в белые саваны тела, я пообещала себе, что дойду до правды. Любой ценой.

Власть и на этот раз не осталась в стороне. Шейх пустил в ход все связи и деньги, какие только могли, чтобы помешать дальнейшему самоуправству иностранцев в его регионе. При этом я продолжала получать персональные приглашения от шейха Амани на все светские мероприятия в высшем свете.

Ничто не мешало шейху улыбаться и позировать вместе со мной на камеры, безупречно отыгрывая роль доброжелательного хозяина.

А днем мой офис переживал с десяток проверок, обысков, а фонд заплатил сотни бессмысленных штрафов. К нам придирались все, кто только мог. Даже пытались обвинить в том, что мы связаны с ИГИЛом и именно через нас ливийцы подбрасывают тела в Тунис.

— Пока Амани держит этот регион, так и будем ходить по кругу, — однажды сказал Честертон. — Наша единственная надежда, что Джек все-таки доберется до Фараджа. Других связей в тюрьме с Фараджем, кроме него, у меня нет.

Когда-то Джаммаль Фарадж был врагом номер один для шейха Амани. Неудивительно, что он сидел в тюрьме уже седьмой год.

Однако тунисцы, с которыми Честертон пытался наладить отношения, не были настолько оптимистичны и, как один, считали, что у Фараджа против Амани нет шансов.