в своем поместье и подвергать всех своих гостей великим философским наблюдениям до самой смерти. Я буду священнослужителем, Колин — солиситором. Милтон собирается стать врачом, если найдет в себе силы ходить на лекции».

«Так вы здесь не готовитесь ни к какой профессии?» спросил Робин у Пенденниса.

Я пишу, — сказал Пенденнис с нарочитым безразличием, как люди, которые очень тщеславны, вываливают куски информации, которые, как они надеются, станут предметом восхищения. Я пишу стихи. Пока что у меня мало что получается...

Покажи ему, — крикнул Колин, как раз вовремя. Покажи ему. Робин, это так глубоко, подожди, пока ты это услышишь...

«Хорошо.» Пенденнис наклонился вперед, все еще изображая нежелание, и потянулся к стопке бумаг, которые, как понял Робин, все это время лежали на журнальном столике. «Итак, это ответ на «Озимандиаса» Шелли,* который, как ты знаешь, является одой неумолимому опустошению времени против всех великих империй и их наследия. Только я утверждаю, что в современную эпоху наследие может быть создано надолго, и в Оксфорде действительно есть великие люди, способные выполнить такую монументальную задачу». Он прочистил горло. «Я начал с той же строки, что и Шелли — я встретил путешественника из античной страны...».

Робин откинулся назад и осушил остатки своей мадеры. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что стихотворение закончилось, и требуется его оценка.

«У нас в Бабеле есть переводчики, работающие над поэзией», — промолвил он, не найдя ничего лучшего.

Конечно, это не одно и то же, — сказал Пенденнис. Перевод поэзии — это занятие для тех, кто сам не обладает творческим огнем. Они могут добиваться лишь остаточной славы, переписывая чужие произведения».

Робин насмешливо хмыкнул. «Я не думаю, что это правда».

«Ты не знаешь», — сказал Пенденнис. «Ты не поэт».

«Вообще-то...» Робин некоторое время возился с ножкой своего стакана, затем решил продолжить разговор. «Я думаю, что перевод во многих отношениях может быть гораздо сложнее, чем оригинальное сочинение. Поэт волен говорить все, что ему нравится, понимаешь — он может выбирать из любого количества лингвистических трюков на языке, на котором он сочиняет. Выбор слов, порядок слов, звучание — все они имеют значение, и без одного из них все рушится. Вот почему Шелли писал, что переводить поэзию так же мудро, как бросать фиалку в горнило.* Поэтому переводчик должен быть переводчиком, литературным критиком и поэтом одновременно — он должен прочитать оригинал достаточно хорошо, чтобы понять все механизмы игры, передать его смысл с максимально возможной точностью, а затем перестроить переведенный смысл в эстетически приятную структуру на языке перевода, которая, по его мнению, соответствует оригиналу. Поэт бежит по лугу без оглядки. Переводчик танцует в кандалах».

К концу этой речи Пенденнис и его друзья смотрели на него, откинув челюсти и недоумевая, как будто не знали, что о нем думать.

«Танцы в кандалах», — сказал Вулкомб после паузы. «Это прекрасно».

«Но я не поэт», — сказал Робин, немного более злобно, чем собирался. «Так что, действительно, что я знаю?

Его беспокойство полностью рассеялось. Он больше не беспокоился о том, как он выглядит, правильно ли застегнут его пиджак, не оставил ли он крошки у себя во рту. Ему не нужно было одобрение Пенденниса. Ему вообще было безразлично одобрение этих юношей.

Истина этой встречи поразила его с такой ясностью, что он едва не рассмеялся вслух. Они не оценивали его на предмет членства. Они пытались произвести на него впечатление — и, произведя на него впечатление, продемонстрировать собственное превосходство, доказать, что быть Бабблером не так хорошо, как быть одним из друзей Элтона Пенденниса.

Но Робин не был впечатлен. Неужели это вершина оксфордского общества? Это? Ему было жаль их — этих мальчиков, которые считали себя эстетами, которые думали, что их жизнь настолько рафинирована, насколько может быть рафинированной жизнь экзаменуемого. Но им никогда не выгравировать слово в серебряном слитке и не почувствовать, как тяжесть его смысла отдается в их пальцах. Они никогда не изменят структуру мира, просто пожелав этого.

«Так вот чему вас учат в Бабеле?» Вулкомб выглядел слегка потрясенным. Никто, похоже, никогда не перечил Элтону Пенденнису.

«Этому и еще кое-чему», — сказал Робин. Он чувствовал пьянящий прилив сил каждый раз, когда говорил. Эти мальчишки были ничтожествами; при желании он мог уничтожить их одним словом. Он мог вскочить на диван и швырнуть вино на шторы без всяких последствий, потому что ему просто было все равно. Этот прилив пьянящей уверенности был ему совершенно чужд, но чувствовал он себя очень хорошо. Конечно, истинная суть Бабеля — это обработка серебра. А все, что касается поэзии, — это всего лишь теория».

Он говорил, как на духу. Он имел лишь очень смутное представление о теории, лежащей в основе обработки серебра, но все, что он только что сказал, звучало хорошо, а играло еще лучше.

Ты занимался обработкой серебра? нажал Сен-Клу. Пенденнис бросил на него раздраженный взгляд, но Сен-Клауд продолжал. «Это сложно?»

Я еще только учусь основам», — сказал Робин. У нас два года курсовой работы, потом год стажировки на одном из этажей, а потом я буду гравировать слитки самостоятельно».

Можешь показать нам? спросил Пенденнис. «Могу ли я это сделать?»

«Это тебе не подойдет.»

Почему? спросил Пенденнис. «Я знаю латынь и греческий.»

«Ты не знаешь их достаточно хорошо, — сказал Робин. Ты должен жить и дышать языком, а не просто время от времени продираться сквозь текст. Ты видишь сны на других языках, кроме английского?

«А ты? Пенденнис выстрелил в ответ.

«Ну, конечно,» сказал Робин. В конце концов, я китаец.

В комнате снова воцарилась неопределенная тишина. Робин решил избавить их от страданий. Спасибо за приглашение, — сказал он, вставая. Но я должен отправиться в библиотеку».

Конечно, — сказал Пенденнис. Я уверен, что они очень вас занимают».

Никто ничего не сказал, пока Робин забирал свое пальто. Пенденнис лениво наблюдал за ним сквозь прикрытые глаза, медленно потягивая мадеру. Колин быстро моргал; его рот открывался раз или два, но ничего не выходило. Милтон сделал отчаянный жест, чтобы встать и проводить его до двери, но Робин махнул ему рукой.

Ты сможешь найти выход? спросил Пенденнис.

«Я уверен, что все в порядке», — сказал Робин через плечо, уходя. Это место не такое уж большое».

На следующее утро он пересказал все своей когорте под громкий смех.

Прочти мне еще раз его стихотворение, — попросила его Виктория. Пожалуйста.

Я не помню всего, — сказал Робин. Но