сказал; а вот там впереди лежит балка от его лодки, – сказал пастор, стараясь вести себя как ни в чем не бывало, и указал за поперечную балку, на штевень лодки, лежавший на передней кровати, словно тощая смоленая человеческая фигура.

– Гест, родной, помоги-ка нам поднять его.

Хотя мальчик прожил рядом с мертвецом целую неделю, его чуть не стошнило, когда они сняли с Эйнара покрывала. Замаринованный хуторянин – веселенькое зрелище! Руки и ноги трупа стали фиолетово-красными, а его рубище – блестяще-темным от жидкостей и нечистот, и все это было усыпано белыми точками кишащих червей, которые безмолвно стенали, когда на них падал рыбьежирный свет, и стремились в укрытие, ползя друг через друга. Хозяйка Стейнка встала у своей кровати так, чтоб девчушка не смотрела на гниение родного отца, а ее брат Гисли молча таращился на него, вися, словно обезьянка, на поперечной балке, держась рукой за стропило над собой.

– Да, плохо, когда умирают вот так – в самое неудобное время, – сказала хозяйка, и в ее голосе можно было уловить нотки обвинения.

– Он хворал? – спросил Лауси. – Я его летом случайно встретил – он был здоров как бык.

– Он осенью таким стал – просто глядеть скушно, – ответила хозяйка Хуторской хижины.

Преподобный Ауртни отметил про себя употребление этого слова, которое в каждой местности значило разное, – и жестом велел мальчишкам взяться за дело. Но как брать покойника, такого нечисто-скользкого? «Злодеяние», – вот какое слово пришло на ум Лауси, им предстояло совершить злодеяние. Когда дошло до дела, для Геста не нашлось места, потому что тело брали только за голову и плечи. Лауси взял за холодные плечи, а ледяной Магнус за лодыжки. Пастор старался уберечь полы своего пальто, чтоб они не запачкались при этой процедуре. Хуторянин очень осунулся, и щеки, и грудь у него запали, смерть уже высосала из него мозг, кровь и жир.

Для Лауси это был не тот Эйнар, которого он знал: флегматичный гребец, добытчик акулы и передний косец у хозяина Пастбищного в пору покосов, которому всегда больше времени требовалось на то, чтоб наточить косу, чем на саму косьбу; когда Эйнар входил в безветрие фьорда с блестящим золотом в руке, он больше всего напоминал величайшего философа-стоика на земле и, казалось, задумывался о смысле бытия более глубоко, чем иные обитатели суши, – только это была чистейшая видимость, потому что Лауси не заметил ни одной интересной мысли у этого бесскотинного человека. Он был всего лишь худо-бедным милягой, который бы на третью морезамерзательную зиму тихонько угас, если бы жизнь не приковала его к такой богатырше, как Стейнка.

Они опустили тело на пол, а потом подложили под него штевень – сделать по-другому они не могли, потому что смрад выкачивал из них все силы. Потом хуторянин поплыл по собственному Стиксу – тому ручью, который бежал сквозь его дом, хотя вода в нем уже почти прекратила струиться. Затем они привязали его, полусогнутого, к штевню, с руками за спиной, и получилась совсем недурная фигура гальюна, которая вполне украсила бы нос лодки Харона.

Эту фигуру они вынесли в темноту – и моментально внесли обратно. Дождь прекратился, но ветер усилился настолько, что они решили держать покойника в коридоре. Магнус должен был приехать на следующий день, с еще одним человеком, и забрать его. Это было единственное разумное решение. Хотя, может быть, они бы заехали по дороге к Кристмюнду за досками для гроба, а Лауси сколотил бы его прямо на месте. Так что они попрощались с хозяйкой, поблагодарили за прием, который она оказала пастору, и отправились каждый своей дорогой.

Гест последовал за Лауси; они оба шли пешком. Отец, сын и священный пес.

Но всего лишь через пару минут они снова вернулись в хижину, потому что сквозь ту бурю, которая сейчас заполнила весь фьорд, было не пройти ни конному, ни пешему. Например, Магнус не уследил за своей шапкой, и мгла сорвала ее с него и проглотила в одночасье, как пропасть поглощает камень.

И вот они снова сели в пропахшей хлевом бадстове, слегка смущенные, ветром побитые, – четверо мужчин самого разного возраста. Корова повернула свою тяжелую голову и оглядела их из своего угла с таким выражением, словно спрашивала, не вознамерилась ли новоиспеченная вдова взять себе троих новых мужей вместо одного Эйнара. А вышеупомянутая вдова быстро и проворно перелезла через поперечную балку и стала гораздо гостеприимнее, чем прежде, казалось, она почти рада, что они вернулись в ее жилище, и велела им остаться ночевать, ведь сейчас, когда Эйнара выставили в коридор, места стало много; и она снова предложила им ту знаменитую клейну с Первого дня лета, а еще сказала, что у нее есть чуть-чуть каши из исландского мха и каши из рыбьих костей, – правда, последней поменьше. Преподобный Ауртни попросил ее погодить с этим и выложил в качестве ужина остаток еды, которую они с Магнусом взяли с собой в дорогу, и его за глаза хватило, чтоб насытить всех, включая обитателей хижины. Стейнка обводила большими глазами кусок копченой брюшины, который ей дали, а Гест в душе радовался половине подового хлебца, испеченного на кухонной плите в Мадамином доме – лакомству, которое он в последний раз пробовал еще на кухне у Маллы, милой Маллы. По временам он скашивал глаза на трех влиятельных особ, сидящих рядом: плотника, пастора и силача Магнуса. У мальчика стало зарождаться чувство: ему хорошо ужинать в таком обществе, он не видел, чтоб эти люди желали ему зла.

Когда они закончили трапезу, то сложили свои аски на пол, чтоб собаки вымыли их своими всеочищающими языками, а затем хозяйка и ее сын Гисли принялись вязать. Орудия для этого занятия предложили и Лауси, но он вежливо отказался и передал их Магнусу, а сам достал табакерку и предложил всем присутствующим и корове Гекле понюхать табачку. Никто не стал. Тут преподобный Ауртни почувствовал, что в этот вечер именно он правит бал, – и он вынул свой большой черный мануал и открыл на том месте, на котором, по его мнению, находилась эта бадстова.

– Здесь я сошлюсь на Евангелие от Луки: «Учитель Моисей написал нам, что если у кого умрет брат, имевший жену, и умрет бездетным, то брат его должен взять…»[60]

Пастор сделал остановку в чтении и выругался про себя: какой же он еще неопытный – ведь это совсем не та глава! Но маленькая паства уже прилепилась ушами к этим строкам, и Стейнка требовала еще.

– Что он должен взять?

Преподобный Ауртни не посмел возразить.

– «…его жену и восставить семя брату своему. Было…»

– Вот