– Самца-производителя, – сочно заметил младший брат, Генрих:

– Не забывай, Отто, фюрер учит, что крепкая семья, основа государства. Семья, а не дома терпимости, – юноша усмехнулся:

– Если тебе, или Максу, не терпится стать отцами, то женитесь. Я думаю, папа будет рад, – они сидели на террасе виллы фон Рабе, в Шарлоттенбурге, в окружении ухоженного парка, выходящего на озеро, с причалом для яхты. Фон Рабе держали свору овчарок и доберманов, в конюшне стояли кровные лошади. Семья ездила на морское побережье, под Росток, на виллу, и в Баварию, в охотничье шале, где они осенью стреляли куропаток, а зимой катались на лыжах.

Французские двери, ведущие в гостиную, распахнули, оттуда доносилась музыка. Эмма играла Бетховена. Макс любил «Аппассионату», ему всегда казалось, что в Бетховене воплотился дух арийской нации. Максу нравился и Моцарт, однако партия и фюрер предписывали слушать Вагнера. В опере, Макс всегда усаживался в задний ряд ложи фон Рабе, стараясь не зевать прилюдно. Во время долгих представлений он думал о работе.

Гауптштурмфюрер фон Рабе, в Кембридже, взял в аренду велосипед. Приезжая к лаборатории, рано утром, Макс прятал его в густых кустах на окраине дороги. По пути в Кембридж он вспомнил, что у пресловутого любителя коммунистов, барона де ла Марка, есть сестра. Семьи не поддерживали дружеских отношений, однако Макс увидел портрет на стене, когда пытался пригласить Виллема на пиво. Белокурую, хрупкую девушку сфотографировали в пышном платье, перед первым причастием.

– Они католики, – Макс въехал в город, – католики неблагонадежны. Они слушают своего римского папу, а не фюрера.

Занятия в колледжах закончились, студенты, несмотря на мелкий дождь, высыпали на улицу. Окна пабов и кафе осветились. Юноши и девушки торопились по тротуарам, под зонтиками, в плащах. Кто-то помахал фрейлейн Кроу. Макс решил не рисковать, девушка могла его заметить. Он свернул в боковую улицу. От лавки букиниста, отлично просматривался вход в квартиру фрейлейн Кроу. Макс остановился у плетеных корзин со старыми книгами, под холщовым навесом лавки, рассеянно, перелистывая какие-то брошюры. Давешняя, спортивная, лазоревая машина красовалась на тротуаре. Фрейлейн Кроу ахнула: «Лаура!». Изящная, темноволосая девушка, в твидовом костюме, поцеловала фрейлейн в щеку. Белокурая соседка открывала багажник.

– Мы заехали к «Фортнуму и Мэйсону», – Тони вытащила пакеты, – купили «Вдовы Клико». Не каждый день блудная дочь возвращается в alma mater, – подтолкнув Лауру, она передала Констанце свертки:

– Иранская икра, копченый лосось из Шотландии, перепелиные яйца, фуа-гра. Поднимаемся наверх и звоним моему брату, – Тони, весело, подумала:

– Может быть, Джон, объяснится, наконец. Но Лаура ему откажет, у нее карьера, а Джон мальчишка еще…, – вслух, Тони заметила:

– Сыграешь нам, Лаура. У нас есть инструмент. Мой брат гитару принесет…, – дверь, ведущая на лестницу, захлопнулась. Макс вписал имена девушек в блокнот. Он повторил, едва заметно улыбаясь: «Тони».

Телефон зазвонил, когда Маленький Джон сидел над правкой магистерской диссертации. Его наставником в Кембридже стал Уильям Пенни, из Пемброк-колледжа. Ученый, в тридцать лет защитил два доктората, по математике и математической физике. Пенни помогал с расчетами в лаборатории Резерфорда. Его все считали гением, но Пенни отмахивался:

– Мне далеко до вашей кузины, граф Хантингтон. Она физик уровня мистера Бора, мистера Ферми, мистера Гейзенберга, в Германии. Поверьте, мы еще увидим, как она будет управлять цепной ядерной реакцией и создаст работающий атомный двигатель.

С Пенни Джон занимался линейной алгеброй и дифференциальными уравнениями. Диссертацию он писал по теории аналитических функций, засыпая и просыпаясь с классической монографией Гурвица «Vorlesungen über allgemeine Funktionentheorie und Elliptischen Funktionen». Гурвиц давно умер. Глядя на ряды уравнений, Джон вспомнил, что ему рассказывал Пенни. После указа нацистов об изгнании евреев с преподавательских должностей, министр образования рейха, Руст, спросил у самого уважаемого математика страны, профессора Гильберта:

– Как обстоят дела с математикой в Геттингене, после чистки предмета от еврейского влияния?

Гильберту, на восьмом десятке лет, нечего было бояться. Профессор, коротко, ответил: «Математики в Геттингене больше нет».

Джон, внимательно, с карандашом в руках, проверял вычисления. Когда в Кембридж приехал кузен Наримуне, Джон предложил ему поселиться вместе. Два года прожив один, юноша отчаянно скучал. Сестра и Констанца обосновались по соседству, но Джон, в Итоне, делил кров с кузеном Питером. Он привык, что рядом всегда кто-то есть. Джон, до сих пор, не мог поверить, что кузен стал фашистом. В начале первого года в Кембридже, увидев у Питера на стенах плакаты Британского Союза Фашистов, Джон, изумленно, спросил:

– Ты умом тронулся? Тебя, может быть, в реку окунуть, чтобы ты в себя пришел?

Лазоревые глаза кузена похолодели:

– Евреи, паразиты на здоровом теле Британии. Мистер Гитлер правильно сделал, что ограничил…, – Джон прервал его:

– Еще одно слово, и ты сильно пожалеешь, что заговорил о таком. У меня есть еврейская кровь, и я не позволю…, – Питер захлопнул дверь перед его носом. На следующее утро, Джон обнаружил на кухне записку. Кузен извещал, что нашел себе новую квартиру. С тех пор они, ни разу не разговаривали.

Питер разгуливал по Кембриджу в форме штурмовиков Мосли, и организовывал фашистские собрания. Кузен не общался даже с тетей Юджинией. Маленький Джон потерял мать семилетним ребенком. Он не верил, что человек, по собственной воле, может отказаться от родителей.

– Отказаться от мамы…, – вздохнул он, ровняя стопки листов, – бедная тетя Юджиния, она его одна вырастила. Его, и всех нас. Она всем была, как мама. А теперь…, – Джон, несколько раз, пытался поговорить с отцом о Питере. Герцог разводил руками:

– Милый мой, он взрослый человек. Совершеннолетний. И потом, – отец усмехался, – мало ли кто чем увлекается, в молодости. Посмотри хотя бы на Тони.

Сестра выступала на коммунистических собраниях, писала в радикальные газеты, водила дружбу с левыми активистами. Джон считал, что, в любом случае, коммунисты не так опасны, как нацисты. Он закинул руки за голову:

– Сталин, как Гитлер, тоже начал избавляться от соперников. Но евреев он не трогает. Наоборот, принимает беженцев из Германии, помогает антифашистам…, – после испанского путча Джон попросил разрешения у отца поехать в Мадрид.

– Нечего тебе делать в Испании, – отрезал герцог, – твои занятия в Кембридже, важнее.

Отец имел в виду не дифференциальные уравнения. Лаборатория Резерфорда была известна на весь мир, в ней работали знаменитые физики. Констанца изучала процесс распада ядер атома. Похожими исследованиями занимались Ферми, в Италии, Гейзенберг, в Германии, Нильс Бор, в Копенгагене.

– И русские. И американцы, – устроившись на подоконнике, Джон закурил папиросу, – я больше, чем уверен…, – кузен Мэтью трудился в министерстве обороны, в Вашингтоне. Дядя Хаим написал, что его старший сын уехал в Берлин, помогать тамошним евреям. Джон помрачнел: