Так как Джон ежедневно уходил из дома и вращался в мире, полном греха, его кругозор был гораздо шире, чем у жены, чьи интересы сильно сузились после замужества. Несмотря на ее ранние склонности «синего чулка», она растеряла значительную часть своей культурной яркости, совершив переход от учительницы к матери, без устали воспитывающей детей. Она любила цитировать высказывание: «Быть хорошей женой и матерью – это высшая и самая трудная привилегия женщины»27. Джон с удовольствием отвлекался с детьми от своих забот, а Лора восприняла материнский долг слишком серьезно и твердо, хотя и с любовью, следила за дисциплиной. По словам ее сына, она «говорила с нами постоянно о долге – и о том, что вызовет недовольство Бога, и о том, что порадует родителей. Она настаивала на личном осознании того, что правильно и неправильно, воспитывала нашу волю и желание делать то, что мы должны делать»28. Не меньше, чем муж, Сетти была убеждена в необходимости экономить время. Как сказал один наблюдатель: «Она знала свой круг обязанностей и четко составила распорядок, методично разделив день на часы и минуты, чтобы ни мгновение не потратить впустую и не упустить ни одну обязанность»29.

В подобном сходстве ценностей Джона и Сетти таилась опасность, так как в результате их интеллектуальная жизнь стала слишком тихой, не осталось места для разногласий. Возможно, в спорах Джон увидел бы другую точку зрения и это удержало бы его от крайностей в бизнесе. Но семейная жизнь укрепила в нем возвышенную уверенность, что он один из воинов Бога, а значит, грешники непременно будут поносить его. Сетти также приготовилась к ужасному остракизму, пришедшему вместе с богатством Рокфеллера. «Она была настоящей спартанской матерью, – вспоминала ее дочь Эдит. – Все, что ей приходило, она принимала безропотно и терпеливо несла свой хрупкий сосуд. …У нее была вера и доверие к людям, которых она любила и никогда не сомневалась в них и не критиковала»30.

Сестра Сетти, Люси – тетя Лют, как называли ее дети, – вносила оживление в эту бесцветную обстановку. Близкие отношения сестер смотрелись очень трогательно, так как Лют, старше на два года, была приемным ребенком. По странному совпадению, они так походили друг на друга, что все принимали их за родных сестер. Лют была смышленой и образованной, интересовалась современной литературой и читала Джону и Лоре после ужина, становясь для них окном в светскую культуру. Рокфеллер очень любил свояченицу, хотя находил ее забавно чопорной и немножко похожей на старую деву, и с удовольствием изображал, как она придерживает юбки, поднимаясь по лестнице; Лют оборачивалась и обнаруживала, что он в своем сюртуке-визитке крадется за ней по ступеням, копируя ее движения, к веселью семьи. Со временем у Лют появились благочинные манеры классической старой девы, и дети находили ее немного утомительной. Но ее любили, и она была неотъемлемой частью семьи и вносила необходимое культурное разнообразие в дом, который строго руководствовался христианской доктриной.

Великая промышленная революция, преобразившая Америку после Гражданской войны, спровоцировала инфляционный бум, заваливший страну товарами. Рост предложения привел к снижению цен и дефляционному спаду, и такие процессы, когда значительные экономические достижения сменялись особенно коварными спадами, сохранялись весь XIX век. Толпы инвесторов, соблазненные легкими барышами, поспешили в новую перспективную сферу, а когда перепроизводство привело к большим излишкам, обнаружили, что не могут компенсировать свои вложения. Особенно это касалось новых отраслей, в которых у людей еще не выработалась приходящая с опытом осторожность, и потому они действовали безрассудно. В результате многие предприниматели перестали доверять беспрепятственной конкуренции и начали заигрывать с новомодными формами совместной работы – объединениями, монополиями и другими рыночными структурами, способными обуздать производство и искусственно поддержать цены.

Колебались цены на все товары, но цены на сырую нефть оказались особенно нестабильными. Промышленность, зависимая от поиска невидимых запасов глубоко под землей, была делом непредсказуемым и выматывающим. Каждый раз, когда у очередного везунчика воспарялся нефтяной фонтан, нежданная удача обрушивала цены. В 1865 году нефтедобытчики начали взрывать глубоко внутри скважин порох (позже нитроглицерин), чтобы расшатать их и выкачать больше нефти. В течение года или двух после Гражданской войны обильный нефтяной поток привел к тому, что цены упали всего до двух долларов сорока центов за баррель – в 1864 году торговали по целых двенадцать долларов, – в результате, чтобы поднять цены, производители сформировали картель. То же затруднительное положение всколыхнуло нефтепереработку, которая поначалу давала астрономические доходы. Как ехидно отметил Рокфеллер, избалованные переработчики «были разочарованы, если не брали ста процентов прибыли за год – а то и за шесть месяцев»1. При заоблачных доходах и смехотворно низкой стоимости начала работы, площадка скоро оказалась переполненной. «За дело взялись лудильщики, и портные, и мальчики, ходившие за плугом, все жаждали больших барышей», – говорил Рокфеллер2.

К концу 1860-х такая динамика привела к повсеместному спаду в нефтяной промышленности, кризис длился следующие пять лет. Низкие цены на керосин, приятные для потребителей, являлись катастрофой для нефтепереработчиков, которые видели, как сокращается, практически до полного исчезновения, разница между ценами на сырую и очищенную нефть. Расцвет спекуляции настолько переуплотнил промышленность, что общие нефтеперерабатывающие мощности в 1870 году в три раза превышали объем добываемой сырой нефти. К тому моменту, по оценкам Рокфеллера, девяносто процентов всех очистительных заводов работали в убыток. В печальной тупиковой ситуации, когда вся промышленность стояла на грани краха, главный кливлендский конкурент Джон Х. Александр предложил Уильяму Рокфеллеру отдать предприятие за десятую часть стоимости. Что хуже, нефтяной рынок не восстанавливался в соответствии с механизмом саморегуляции, столь дорогим экономистам-неоклассикам. Нефтедобытчики и нефтепереработчики не сворачивали свои операции, как ожидалось, заставляя Рокфеллера усомниться в эффективности теоретической невидимой руки Адама Смита: «Фонтанировало столько скважин, что цена на нефть продолжала падать, но бурение продолжалось»3. Промышленность оказалась в ловушке полноценного кризиса перепроизводства без каких-либо перспектив выхода из нее.

Так, в 1869 года, через год после своего звездного часа с железными дорогами, Рокфеллер опасался, что богатство может у него исчезнуть. Будучи человеком, склонным к оптимизму, «находящим возможность в любом бедствии», он не жаловался на невезение, а тщательно изучал ситуацию4. Он увидел, что его личному успеху как нефтепереработчика теперь угрожает крах всей промышленности, а следовательно, необходимо системное решение. Это стало судьбоносным открытием, имевшим свои последствия. Вместо того чтобы заботиться только о собственном предприятии, он начал представлять промышленность как гигантский взаимосвязанный механизм и мыслил в терминах стратегических союзов и долгосрочного планирования.