– Хотя бы так…

Подчиняясь желанию оборотнихи, шкура с ее плеч съехала на пол. Сквозь рассыпавшиеся по телу длинные пряди темных волос проглянули белые полукружья грудей.

– Что ты?.. – Задохнувшись, Егоша не договорил.

– Или так, – Рала склонилась над болотником, провела быстрым влажным языком по его губам. Ощущая разгорающийся внутри жар желания, Егоша потянулся за ее ускользающим телом. Ладони сами легли на ее грудь, смяли бутоны сосков и поползли вниз, освобождая от одежды длинные, стройные ноги. Рала запрокинула голову, застонала. Пальцы оборотнихи нащупали завязку пояса, ловко распустили ее. Забыв о предстоящем походе, Егоша приподнялся, дотянулся алчущим ртом до ее шеи и рывком вскинул на себя гибкое и неожиданно легкое женское тело. Руки Ралы обвили его голову, прижимая к бархатистой, горячей коже ее груди…

Она отыскала верное средство унять его тревогу. Повинуясь древнему зову плоти, он забыл обо всем… Даже о том, что когда-то был человеком…

Хозяин забыл о Сироме. Жрец долго носил в капище Белеса богатые жертвы и молил о прощении, а потом смирился. Жил вроде как всегда, но душа опустела и стала никчемной, как разбитая комяга. Чего бы он только ни сделал ради своего повелителя, чем ни поступился бы, но тот не желал даже видеть его!

Время текло мимо Сиромы, словно воды ленивой, поросшей тиной реки. С обиженным посвистом вьюг умчалась на полночь морозная Морена, и, преследуя ее, вынесли на своих могучих крыльях теплую весну бесшабашные Стрибожьи внуки. В травень, как принято, пошли по всей русской земле гулянья с песнями и хороводами. Отмечая светлый праздник Дажьбога – его славную свадьбу с прекрасной Живой, где сама Лада была посаженной матерью, – веселились все: от смердов до князей. Грустил только Сирома. Для него этот день был не праздником – печальным воспоминанием. Люди уже забыли, а он еще помнил, что давным-давно, в начале травеня, победил в поединке молодой Дажьбог его могущественного Хозяина – мудрого Белеса. Закрывая глаза, Сирома все еще слышал те давние раскаты грома и видел небесную корову Земун, со слезами молящую пощадить ее неразумного сына. Страдая вместе с Хозяином, каждый год в эти дни Сирома скрывался в непролазной лесной глуши и возвращался обратно в свою избу лишь к изоку. Но на этот раз он задержался. Зачем было возвращаться домой, если Хозяин отказался от него? Какая была разница, где закончить свою ставшую бессмысленной жизнь? Ведь теперь у нее не было продления…

Сирома долго жил. Много раз, отгуляв на земле положенный человеку срок, он умирал, а затем вновь возрождался, наделенный новым телом и прежним духом, вложенным в него щедрой рукой Хозяина. Но теперь бог отвернулся от него, и ему предстояло сдохнуть в лесной глуши, будто одинокому старому зверю. Он не боялся смерти – боялся лишь умереть непрощенным…

В изок он уже мало походил на прежнего Сирому – под нещадными жалами мошкары его лицо опухло, отросшая борода свалялась клочьями, а на ногах багровыми пятнами вздулись незаживающие язвы. Сирома мог бы вылечить их одним прикосновением пальцев, но не хотел. Без любви Хозяина все утратило смысл.

В Триглавов день он выбрался к берегу Роси. Веселая и беспечная река плескалась на камни шумными водами и радостно бормотала о чем-то. Сирома слышал, как, готовясь к выходу на берег, в ее глубине примеряют наряды и тихо переговариваются русалки и берегини, как большим печальным налимом ходит под толщей воды Водяной и как, резвясь и поднимая со дна мутный ил, скачут в нетерпении маленькие ичетики… Русальная неделя была уже близка, и в ожидании ее прихода все водяные нежити заставляли реку погружаться в сладостные воспоминания А у Роси их было много. Так много, что ничья память, кроме вечной памяти вод, не сумела бы удержать их. Рось помнила все. И, разбуженная шумным весельем водяных духов, пела о том, как когда-то вошел в ее чистые воды великий Перун и был рожден на свет прекрасный Дажьбог и как, блестя по ее волнам лучами, пировали за свадебным столом лучезарный Хорс с ясноглазой Девой Зарей. Смущаясь, словно девственница, Рось вещала илистым берегам и пригнувшимся к ней деревьям о том, как однажды, в червень месяц, скинув свои одежды, в чистый поток реки окунулись весенние богини и показались затаившему дыхание миру в своей блистательной наготе.

Сирома уже давно знал все рассказы Роси, поэтому присел на берегу и, не вслушиваясь в ее нежный лепет, опустил в воду натруженные дорогой ступни. Холодок пробежал по коже, давая ей блаженное отдохновение. Сирома вздохнул. Ах, если бы Хозяин простил его! Даже пусть не простил бы, но хотя бы объяснил, за что гневается. И тогда Сирома бы все исправил. Жизнь и душу бессмертную положил бы, но выполнил волю владыки!

– Меня вспоминаешь?

Сирома не поверил ушам. Застыл, боясь обернуться и никого не увидеть. Сколько раз во сне он слышал этот хрипловатый, грубый голос, сколько раз вскакивал, вглядываясь в пустую темноту леса…

– Ты что, оглох?

Медленно вытащив ноги из воды, Сирома повернулся. Хозяин сидел на поваленном дереве, не отрываясь глядел на него бездонными глазами.

– Хозяин… – прошептал Сирома. И больше ничего не посмел сказать, только беззвучно открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба.

– Ты не рад? – От гневного голоса Белеса Рось притихла, а застигнутые за подслушиванием деревья испуганно выдернули из воды свои ветви.

Сирома не ответил. Теряясь в всклокоченной бороде, из его глаз потекли слезы. Быстро перебирая руками и ногами, он подполз к коленям Хозяина, вцепился в них дрожащими пальцами.

– Как можно?! Я звал тебя, молил… За что забыл обо мне? Что я сотворил не так, чем прогневал тебя?

Хозяин презрительно оттолкнул его, вытер о траву подошву ноги.

– Я вовсе не гневался, только как тебе верить? Ты обещал смерти Владимира, а он еще жив…

– Я убью его! – забыв обо всем на свете, выкрикнул Сирома.

Белее усмехнулся:

– Убьешь? Да ты и посланца своего болотного, который у тебя под боком жил, убить не сумел, чего уж об ушедшем в дальние края князе говорить!

Смысл его речей не сразу достиг сознания Сиромы, а когда достиг, то заполонил душу Тревогой. Хозяин что-то спутал! Сирома знал наверняка – простак-болотник уже давно сгнил в трясине. Ведь Сирома подарил его Белой Девке, а с этой коварной посланницей смерти и сам он опасался связываться.

– Он умер… Белая… – боясь возражать Хозяину, прошептал Сирома.

– Умер?! – Белес расхохотался. Небо потемнело. Видать, услышав смех старинного врага, Перун нахмурил брови и вновь, как когда-то много веков назад, принялся ковать для скотьего сына громовые стрелы.

Сирома взглянул на быстро ползущие к лесу тучи, сжался в комок у ног владыки. Хозяин оборвал смех.

– Жив он. Белую одолел, слился с ней и стал еретником. Силы в нем теперь поболее, чем в любом колдуне. Одно хорошо – не научился еще ею владеть. Все делит себя на духа и человека, не понимает, что он ни то ни другое и есть в нем, как во всяком еретнике, две стороны, одна от другой неотделимые.