Следует отметить, что русские совсем не стремились показываться нам на глаза со своими танками. Они появлялись за какой-нибудь возвышенностью и вызывали замешательство в рядах нашей пехоты. Но прежде чем мы подходили, они исчезали из виду. Мы только слышали удаляющийся шум дизельных моторов. Русские просто не давали нам покоя, но массированных атак не было. У нашего противника тоже не хватало для этого сил. Его главные силы неуклонно двигались колоннами на запад, и, к сожалению, мы были слишком слабы, чтобы отрезать их наступление. По этой причине на том фланге, где мы находились, ситуация оставалась относительно спокойной.

Как нам сообщил генерал, новая линия фронта на участке боевой группы делала изгиб на север, и он хотел выровнять ее на этом участке. А чтобы это сделать, мы должны были занять деревню. Проходя через нее, линия фронта пролегала бы по прямой. Я подъехал туда на своем автомобиле, чтобы лично взглянуть, как обстоят дела. Командир полка кратко обрисовал мне ситуацию. Когда я рассказал ему о намерении генерала, он воскликнул, что генерал ненормальный. Деревня находилась в долине, на ничейной земле. Наши позиции пролегали через плоскогорье вдоль полосы леса к северу от него. Русские располагались на склоне к югу от деревни. Было бы чистым безумием захватывать деревню. Днем сделать это и совсем невозможно — разве что тем из нас, кто был в танках, но никак не пехоте. Для сравнения: наши нынешние рубежи можно было без проблем удерживать небольшими силами, потому что они господствовали над подходами к ним. Даже если существующая линия фронта не выглядела особенно «привлекательной» на карте, она была единственно возможной на этой местности.

Генерал вскоре вызвал командира полка и приказал атаковать деревню. Полковник кипел от возмущения. К его облегчению, я объявил, что собираюсь немедленно ехать к генералу Берлину, к которому была прикомандирована боевая группа, чтобы предотвратить объявленную операцию. Генерал Берлин признал правильность моих соображений и посмеялся над небольшим «бунтом». Он вызвал командующего боевой группой, и линия фронта осталась на прежнем месте. Наша пехота и «тигры» были слишком хороши для того, чтобы заниматься таким вздором.

Этот пример, как и многие другие в моей книге, показывает, что даже в Третьем рейхе было вполне допустимо отказаться выполнить приказ, если сделать это приемлемым образом, или по крайней мере не следовать приказу буквально. Само собой разумеется, что ответственность за такие действия целиком ложится на данного офицера. Именно так, конечно, должен поступать и солдат современной Германии. Как бы то ни было, хотел бы я видеть, как много офицеров, особенно молодых, готовы отказаться выполнять приказ, если когда-нибудь вновь возникнет такая ситуация, — выполнения которого не пожелал бы ни один нормальный человек. В большинстве случаев они не настолько знакомы с ситуацией, чтобы решиться на такой шаг. Мы же были непосредственно приданы армейскому корпусу и, следовательно, находились в благоприятном положении, дающем общее представление о боевых действиях на всем участке. У нас, таким образом, сформировалось объективное мнение. Но каждый из нас должен был нести полную ответственность за любую операцию, предпринятую по нашей собственной инициативе, особенно во изменение приказа или при отказе его выполнять. Готовность взять на себя ответственность — самая выдающаяся отличительная черта, которая должна быть присуща офицеру. В этом нет ничего нового, и каждый, кто был на войне, может привести примеры этого. Если «маленький человек» предпринял небольшое наступление по своей собственной инициативе и оно удалось, то его похвалят. В некоторых случаях даже наградят. Напротив, если операция провалится, то он предстанет перед военным трибуналом.

При таких благоприятных условиях мы имели возможность принимать решения по своему усмотрению. Это были решения, необходимость которых позднее стала сама по себе очевидной. Ясно, что такая возможность предоставлялась гораздо реже командиру взвода или командиру роты пехотной части, чем подчиненному командиру на уровне армейского батальона, как в нашем случае. Но ситуация не будет иной и в новых вооруженных силах. Требование подчиняться только «разумным приказам» исходит из ложных посылок. И в будущем очень редко можно будет столкнуться с ситуацией, когда люди отказываются подчиняться приказам и не понесут за это наказание. Так и должно быть. Успех в войне невозможен, если каждый будет выполнять только тот приказ, который кажется ему разумным и необходимым.

К этому времени мы только обеспечивали безопасность на командном пункте батальона, с которым атаковали Маругу. Однажды, когда я проснулся утром, фельдфебеля Кершера нигде не было. Я расспросил окружающих и, к своему удивлению, услышал, что вызвал его, находясь в сонном состоянии, приказал ему ехать на линию фронта и нести там охранение. Я этого не помнил, к тому же никогда не послал бы танк нести охранение самостоятельно, особенно ночью. Однако фельдфебель Кершер был хорошим человеком и отправился туда в соответствии с моим приказом. Я отозвал его по радио. Такого же рода случай произошел у меня с водителем колесной машины. Он стал мне докладывать, потому что я просил его выехать со вспомогательной базы на разведку. Полусонный, я отослал добросовестного подчиненного, а когда проснулся окончательно, понял, что сам остался совсем без транспорта.

Во избежание дальнейших недоразумений такого рода я распорядился, чтобы меня не считали в здравом уме до тех пор, пока я не встану на ноги! Конечно же все мы были до такой степени уставшими, что с большим трудом приходили в чувство после того, как засыпали там, где в то время находились. Обер-фельдфебель Дельцайт нашел наилучшее решение. Если я засыпал где-нибудь, пусть даже всего на несколько минут, а ему было от меня что-нибудь нужно, он хватал меня за воротник и усаживал вертикально. Тогда все было в порядке; от этого я и в самом деле просыпался! Глядя на это с позиций сегодняшнего дня, понимаю, что конечно же это был довольно эксцентричный метод.

Наш бывший командир роты фон Шиллер, которого мне пришлось заменить на командном посту, был отозван домой в качестве преподавателя по тактике на курсах усовершенствования. Ему повезло, что граф Штрахвиц вернулся тогда в Германию для получения награды — бриллиантов к Рыцарскому кресту и что нас вывели из нарвского участка. Я так и не стал выяснять относительно его, потому что никому не хотелось поднимать неприятную тему. Насколько мне было известно, допросили только обер-фельдфебеля Цветти. А в остальном дело утряслось. Фон Шиллер оставался «офицером по особым поручениям» в батальоне до своего перевода в июле 1944 года. Я получил временное командование ротой. Фактически нам обоим повезло в том, что судьба свела нас. Был бы у меня другой командир роты, я никогда не получил бы такое лестное предложение или что-либо подобное. Кроме того, фон Шиллер никогда не смог бы так долго оставаться командиром роты, если бы у него в роте служил менее предусмотрительный и толковый офицер. Кто-либо другой, вероятно, уже давно донес бы на него, прежде чем дела пошли своим чередом. Он даже стал капитаном раньше других и таким образом не остался с одной лишь плохой репутацией. Думаю, что мы оба прекрасно это понимаем, если говорить начистоту.

В ночь на 20 июля 1944 года, то есть когда уже не так много часов оставалось до того, как граф Шауффенберг предпринял попытку покушения на Гитлера, из батальона к нам пришло донесение. В нем говорилось, что русские прорвались северо-восточнее Дюнабурга на участке 190-й пехотной дивизии и наступают в направлении автодороги Дюнабург — Роззиттен. В донесении указывалось, что русских было от 90 до 100 танков.