Каждый понял всю неизмеримость опасности: если крысы ворвутся в башню, то от них не спасется ни один человек. Все погибнут ужасной смертью: крысы впустят в них свои зубы, съедят, обгложут их живьем…

Это было ужасно и, что всего хуже, — почти неизбежно. На спасение не было надежды…

Каждый наскоро вооружался — и не саблями, а длинными шестами, принесенными из кладовой. Этими шестами можно было очищать стену от лезших на нее крыс. Гуттор взял на себя одного целую сторону башни.

Лемминги надвигались. Они миновали уже первый и второй этажи, тщетно попытавшись влезть в крепко запертые окна, добрались до третьего, и борьба началась.

Первое время защищаться было легко: при малейшем ударе шестом сбрасывались вниз целые ряды хищников. Но эти ряды сейчас же заменялись новыми рядами, и стены башни были сплошь покрыты крысами до того самого места, до которого доставали спускаемые с вышки шесты. Лемминги лезли на башню с ожесточением. Теперь они видели перед собой упорных противников, и это озлобляло их еще больше.

Такое положение сохранялось в течение нескольких часов без малейшей перемены в чью-либо пользу. Впрочем, осажденные начинали уже уставать, и их надежда на благополучный исход все более и более ослабевала. Они тоскливо переглядывались между собой, чувствуя, что им уже недолго осталось жить.

С самого начала нападения грызунов друг Фриц в крайнем испуге убежал в замок, и осажденные надеялись, что возвращение его поднимет там тревогу. Но кто же догадается созвать вассалов и двинуть их на помощь осажденным? Ведь в замке не осталось никого из начальствующих и даже из сколько-нибудь догадливых лиц. Кто же догадается поджечь ског?

Надежда на это была так слаба, что лучше уж было совсем не надеяться.

Так прошел день, а к вечеру осажденными овладело глубокое, безмолвное отчаяние, которое невозможно описать словами.

Наступила минута, когда все окончательно выбились из сил, кроме Гуттора, который мог держаться на своем посту.

— Держитесь, не уступайте, — сказал он Эдмунду и Грундвигу, — я вас спасу.

Отекшие, окостеневшие руки защитников башни отказывались служить. Несчастные розольфцы бросили защищаться, и миллионы крыс наконец ворвались в башню. Эти маленькие, злобные создания вышли победителями в борьбе.

Настала темная ночь, в тишине которой раздавались стоны и вопли несчастных жертв.

Надод за себя отомстил!

* * *

Когда на следующий день явился Фредерик Бьёрн во главе своих моряков и собранных вассалов замка и, зажегши степь, прогнал леммингов, он прямо побежал в Сигурдову башню, даже не дожидаясь, чтобы земля остыла после пожара.

Еще издали он увидал на вершине башни странное зрелище.

На самом верху флагштока башни висела какая-то большая бесформенная масса, напоминавшая тела казненных людей.

Старший в роде Бьёрнов подбежал и среди ужасного бедствия, обрушившегося на его голову, нашел некоторое утешение: его брат Эдмунд был жив, привязанный к флагштоку.

Богатырь Гуттор, когда увидел, что больше нет никакой надежды отразить нападение крыс, взял Эдмунда на свои могучие плечи и влез на флагшток, крепко привязав юношу к самой верхушке. Потом он проделал то же самое с Грундвигом и наконец повис на флагштоке сам, все время притягиваясь на руках. В таком положении он пробыл до утра, пока пожар не очистил ског от леммингов.

Таким образом в этих трагических обстоятельствах Гуттор обнаружил во всем блеске свою необычайную, сверхъестественную мускульную силу.

Эдмунд был в обмороке, но его скоро удалось привести в чувство.

По какой-то странной случайности трупы Харальда и Олафа, лежавшие на столе в зале нижнего этажа, не были съедены леммингами.

Бывший пират не пролил ни одной слезы. Он ощущал внутри себя какой-то страшный жар, который его поддерживал и ободрял. Он простер руку над телами брата и отца и глухим голосом произнес:

— Спите мирно, благородные жертвы! Я устрою вам кровавую тризну. В этом клянется вам сам капитан Вельзевул!..

Анкарстрем уехал из замка еще накануне этих событий, а две недели спустя король шведский Густав III пал от его руки во время придворного маскарада.

Сейм по первому голосованию предложил корону старшему сыну герцога Норландского.

История Фредерика Бьёрна, бывшего пирата Ингольфа, сделалась известна всем шведам. По всей Швеции ходил рассказ о том, как старый Розевель под видом привидения спас приговоренного к казни Ингольфа через потайную дверь и как тот же старик, похожий на мумию, открыл тождество между Ингольфом и старшим сыном Черного герцога. Читатели, конечно, не забыли ту патетическую сцену, когда Розевель показал Ингольфу печать с гербом Бьёрнов и их девизом Sursum corda.

Когда послы от сейма явились в замок Розольфсе и сообщили Фредерику, что его зовут на престол, молодой герцог Норландский дал следующий ответ:

— Моя жизнь мне уже не принадлежит. Я дал клятву отомстить за своих убитых родственников и отыскать в полярных льдах останки моего дяди Магнуса. Но ты, дорогой Эдмунд…

— Я хочу быть подле тебя и помогать тебе, — отвечал молодой человек.

— Разлетелись прахом все мечты покойного герцога! — прошептал Грундвиг.

Слеза набежала на ресницы старого розольфца. Он смахнул ее и тихо-тихо сказал, так что лишь один Гуттор мог расслышать:

— Над старым замком носится веяние смерти. Знаешь, Гуттор, я боюсь, что скоро нам придется навеки запереть семейный склеп Бьёрнов, надписать на камне: «Здесь покоится прах последнего в роде».

Некоторое время спустя сейм провозгласил французского генерала Карла Бернадота наследником престола Сигурдов, Бьёрнов и Ваза.

Цена крови. — Лондонское Сити. — Таверна «Висельник». — Мистер Боб. — Два посетителя.

— ВЕЧЕРЕЛО. НАД ЛОНДОНОМ, СЛОВНО балдахин над гробом, повис тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом из фабричных и домовых труб. На улицах было уже темно, и стоял неопределенный смутный гул, который производила толпа, стремившаяся по ним из деловых центров города в свои жилища на более или менее далеких окраинах. В те времена Лондон по ночам не освещался, только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Поэтому каждый житель спешил возвратиться домой засветло, чтобы не подвергнуться неприятностям, так как по ночам лондонские улицы превращались в арену для всевозможных ночных деятелей, которые с незапамятных времен взимали дань с запоздалых прохожих.

Полицейскими правилами обывателям предписывалось не выходить по ночам из домов иначе как группами по несколько человек и непременно с фонарями, но ночные джентльмены тоже действовали не в одиночку, а шайками, и в большинстве случаев сила оказывалась на их стороне. Они незаметно подкрадывались, разбивали и тушили фонари и грабили прохожих, весьма часто отнимая у них буквально все и оставляя их в том костюме, в котором ходил Адам до грехопадения.