– Ты предлагаешь опасную игру, – сказал он наконец. – Женщина должна быть очень осмотрительной, когда она отдает свое тело мужчине.

Даже при скудном освещении Джеймс увидел, как вспыхнули ее щеки. Он не торопился сокращать дистанцию – и в то же время не чувствовал в себе решимости отказаться от того, что она предлагала.

– Я все очень хорошо обдумала. И верю, что ты будешь осторожен и нежен, – тихо ответила Давина. – Я доверяю тебе и знаю: если страх мой будет расти, ты остановишься.

– Я мужчина, Давина. И я не святой. Если дело зайдет слишком далеко… – Джеймс не стал объяснять очевидное. Честно говоря, он рассчитывал на то, что она, испугавшись, сбежит от него.

А Давина, глядя на него с мольбой, заявила:

– Да ведь я потому и пришла… Я хочу, чтобы до этого дошло.

Джеймс не знал, что на это ответить. И молча обдумывал ситуацию. Конечно, она потешила его мужское тщеславие тем, что пришла к нему, а не к Малколму. Но если бы он отклонил ее предложение, как бы она поступила тогда? Стала бы искать утешения в постели Малколма?

Ее поступок был весьма необычен, и Джеймс все никак не мог решить, как ко всему этому относиться. С одной стороны, он понимал, как нелегко ей было на такое решиться и сколько мужества ей потребовалось, чтобы явиться к нему с таким предложением. Ее все еще преследовали кошмары и страхи, но она не сдавалась, а пыталась с ними бороться – и это не могло не восхищать.

Но методы борьбы она выбрала очень странные. Говорят, мужчине не дано понять женскую логику, и, пожалуй, так и есть. Так как же ему поступить? Переспать с ней? Да, ужасно хотелось. И все же… Что, если, согласившись на ее предложение, он только все испортит? При мысли об этом Джеймс горько усмехнулся. Испортит? Но отношения между ними и так хуже некуда…

Если бы он мог, щелкнув пальцами, развеять все ее тревоги и страхи! Но в чудеса верят разве что малые дети – такие как Лилея.

Так что же привело Давину к нему? Отчаяние? Расчет? И смогут ли они, объединив усилия, сбросить с себя груз прошлого? Или этот груз раздавит обоих?

Терзаемый сомнениями, Джеймс проговорил:

– Ты должна знать, что я не смогу дать тебе никаких обещаний. – Он втайне рассчитывал на то, что она обидится и уйдет.

Но Давина нисколько не обиделась. Все так же сидела на краю его кровати и, обхватив плечи руками, смотрела в пол.

– Да, понимаю, – тихо сказала она.

– Тебе все равно, женюсь я на тебе или нет?

– Я знаю, чего хочу. Вернее… знаю, кого хочу. Я хочу тебя, Джеймс, вот и все.

– А по тебе, девочка моя, не видно, чтобы ты меня хотела, – с улыбкой заметил Джеймс.

Она улыбнулась ему в ответ, и он подумал: «Теперь-то она поймет, что лучше бы нам расстаться по-дружески, и уйдет восвояси».

Но Давина уходить не собиралась. Облизав губы, встала с кровати и, раскрыв объятия, шагнула к нему. От ее цветочно-пряного запаха голова Джеймса пошла кругом. А она смотрела ему прямо в глаза, в которых – он в этом не сомневался – видела одолевавшее его неистовое желание.

«Моя похоть отпугнет Давину, и этому безумию настанет конец», – промелькнуло у Джеймса. Но Давина и не думала отступать.

– Ты можешь хотя бы поцеловать меня? – прошептала она.

От сладкого предчувствия сердце его сделало кульбит, но сам Джеймс словно окаменел – он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Давина же приблизилась к нему вплотную и, обвивая руками его шею, приподнялась на цыпочки.

– Джеймс, пожалуйста… – тихо прошептала она ему в ухо.

И тут он не выдержал – крепко прижал ее к себе, а она, запрокинув голову, посмотрела на него снизу вверх. Глядя в ее затуманенные страстью глаза, Джеймс почувствовал, что обойтись лишь поцелуем уже не сможет. Что же касается поцелуя… Он не мог не исполнить ее просьбу и потому, взяв ее лицо в ладони, прижался губами к ее губам. Губы ее тотчас же раскрылись – и свершилось чудо; он будто прозрел и увидел все в совершенно новом свете – ярком и радостном. И он вдруг осознал всю бессмысленность своей борьбы с зовом плоти. Давина же тем временем покрывала поцелуями его лицо, и каждый ее поцелуй он принимал с благодарностью и восторгом.

Сопротивляться желанию было мучительно трудно, однако это сопротивление придавало ощущениям особую остроту. Но Джеймс сдерживал себя вовсе не ради остроты ощущений; он делал это ради нее, Давины. Она сама к нему пришла – так пусть поведет его дальше, до самого конца. Он будет следовать за ней, каких бы титанических усилий ему это ни стоило.

– Джеймс, пожалуйста… – снова прошептала она. И тут же принялась освобождать его от одежды.

Джеймс умирал от желания прийти ей на помощь, однако терпел эту сладостную муку. Он чувствовал, что вот-вот утратит контроль над собой, но до того, как это произойдет, он должен был сказать ей правду.

– Я был обижен на тебя и зол, но мои чувства к тебе никогда не менялись, – прошептал он.

– Я безмерно тебе благодарна за то, что ты все еще меня хочешь… несмотря на все мои изъяны, – прошептала в ответ Давина, и по щеке ее скатилась слезинка.

– Господи, Давина, только не плачь! – воскликнул Джеймс.

Она ласково улыбнулась ему.

– Слезы мои – слезы радости, а не печали. Я так долго этого ждала, Джеймс. Я хочу быть твоей.

И тут Джеймс почувствовал, что прежний страх тащит его туда, где безопасно, – под панцирь грубости и безразличия. Давина, очевидно, тоже это почувствовала, потому что глаза ее погрустнели. И ему впервые стало по-настоящему страшно. «А что, если, забравшись под этот панцирь, я больше никогда не смогу из него выбраться», – подумал Джеймс. Хм… странная мысль. И страх беспричинный. Но все же…

Тихо вздохнув, он провел ладонью по волосам и, оставив сопротивление, рухнул на кровать, закрыл глаза и скрестил на груди руки.

Он почувствовал, как прогнулся матрас, когда Давина легла с ним рядом. И он чувствовал ее волшебный, опьяняющий запах. Едва заметно улыбнувшись, Джеймс на мгновение приоткрыл глаза и прошептал:

– Твоя взяла. Делай со мной все, что пожелаешь.

А она не могла отвести от него глаз. И сердце ее стучало быстро-быстро. Когда Джеймс вот так, неподвижный, лежал на спине, он напоминал себя прежнего. Давина со вздохом закрыла глаза. Нет, никаких воспоминаний! Есть только настоящее – и ничего больше.

Прислушавшись к себе, Давина не обнаружила в своей душе страха. Была лишь страсть. И нежность. И желание. И если у нее еще оставались какие-то сомнения в том, что она поступала правильно, то сейчас они окончательно исчезли. Теперь оставалось лишь понять, что делать дальше. Она ведь должна его соблазнять, верно?

Давина нервно облизала губы. Было бы куда проще уступить инициативу Джеймсу, но он явно к этому не стремился – всем своим видом давал ей понять: если она хотела осуществить задуманное, то должна действовать самостоятельно. При этой мысли щеки ее вспыхнули, и она замерла в растерянности.