— Разумеется, я хочу.

— Вместо черного я иногда приносила вам эспрессо, а вы не замечали.

— Ты лжешь, — притворно возмущается он.

— Чистая правда. А еще я один раз открутила колпачок у вашей ручки, и чернила забавно вытекли вам в карман.

— Черт возьми, Лессон, я потрясен.

— Вы здорово меня доставали.

— Это твое оправдание?

Я представляю Кея сидящим за столом. Он непременно курит, положив ноги на столешницу, и глядит в потолок. Сейчас в Вейсмунде глубокая ночь.

— Вы на работе, — констатирую я. — И вы курите…

— Что? — удивляется он так искренне, что я закусываю губу.

— Мне всегда нравилось смотреть, как вы курите… как подносите к губам сигарету… не знаю почему.

Он долго молчит, затем выдыхает мое имя, будто только на это у него и хватило сил.

— Ничего не говорите, — перебиваю его. — Вам лучше больше не звонить мне, доктор Такер. Никогда. Сотрите мой номер.

— Я помню его наизусть.

Я резко откидываюсь назад, на подушки.

— Вы же сами говорили…

— Я помню, что говорил, — перебивает мужчина. — Опережая все твои вопросы, Лессон, — я больше не позвоню.

— Супер, — дурацкое слово, зачем я только произнесла его? Идиотизм.

— Можешь сказать мне напоследок все, что обо мне думаешь.

«Я, кажется, вас люблю».

— Мне нечего сказать, доктор.

— Хорошо, Лессон… тогда — прощай?

— Да.

Мы снова молчим, но никто из нас так и не вешает трубку. Такер вдруг смеется.

— Лессон, тогда я скажу кое-что. Когда выкинешь из головы всю эту дребедень с наукой, возможно, у нас…

Я резко сажусь, прижимаю трубку к уху и чеканю:

— Прощайте, доктор Такер!

В этот момент я понимаю, что мне не нужно его одобрение и уважение, к которым я так стремилась раньше. Мне даже не нужна его вера в мои силы. Прежде всего, я должна уважать саму себя и твердо понимать — ничего уже не сможет меня остановить. Посему это действительно был наш последний разговор.

Я спустилась в гостиную, отыскала Мак-Аарота. Он был довольно влиятелен и профессионален, чтобы не зависеть от Сайверсов, поэтому именно его я попросила подыскать мне место. Неважно, что это будет, лишь бы у меня была возможность заниматься исследовательской деятельностью.

Уже несколько недель я не выходила из дома, за исключением редких походов в супермаркет.

Вечерами я смотрела старые мелодрамы — сказки со счастливым концом.

Утром ухаживала за садом, поливала бабушкины розы.

Дни тянулись медленно, столь медленно, что я отчаялась верить, что это можно изменить.

Со дня похорон я ждала звонка от Питта. Мне казалось, он должен был позвонить, но это вряд ли входило в его планы. Приближался день его свадьбы. А свадьба — это хлопотно, ему уж точно не до меня — девушки из его прошлого.

Комната мамы стала для меня своеобразным утешением. В ее шкафу, в коробке из-под туфель она хранила вырезки из журналов и газет, старые записи с ее интервью и разную памятную мелочь. Я перебирала все это с трепетом. Иногда я включала ее автоответчик. Когда она еще могла говорить, записала следующее: «Вы позвонили Гарверд Лессон, к сожалению, я не могу подойти к телефону…» Я прокручивала эту запись снова и снова.

Я сидела на полу, скрестив ноги, и пила горячий шоколад. На улице было ветрено — собирался дождь. В доме стояла удручающая тишина, и только время от времени раздавалось: «Вы позвонили Гарверд Лессон, к сожалению…» Я нажимала на повтор почти не глядя, едва только мне хотелось снова услышать мамин голос.

«Список входящих голосовых сообщений».

Я оторвалась от чашки, взглянула на телефон. Ошиблась кнопкой. На экране мигал значок: «Получено одно голосовое сообщение».

Моя рука сама собой потянулась, раздался щелчок, а затем металлический голос произнес: «Соединение с Вейсмундом установлено». Запись оборвалась…

Я снова нажала на кнопку, и телефон выдал то же самое: «Соединение с Вейсмундом установлено». Записано за несколько дней до маминой смерти.

Любопытство заставило меня пролистать список входящих и исходящих звонков. Гарверд не любила говорить через синтезатор. Список исходящих звонков был пуст, а во входящих мигала цифра «три». Кто мог ей звонить? Три раза с интервалом в день?

Я шелохнулась от странной мысли, будто от удара.

«…Мы несколько раз пересекались. Признаюсь, я фанател от твоей матери. Она была одним из лучших хирургов…» — это прозвучало в голове так ясно, что меня передернуло.

Такер — брат Баргера и тоже зависим от Сайверсов.

Черт бы побрал эту семейку!

Я не могу отделаться от мысли, что Такер мог разговаривать с моей матерью. О чем? Обо мне? Что она сказала ему?

Я спустилась на кухню, набрала номер через станцию. Если я позвоню Такеру, это будет выглядеть, как паранойя. В Вейсмунде ночь… я разбужу его среди ночи, чтобы спросить, не звонил ли он моей матери? Это нелепо. Вполне возможно, у нее были знакомые на Тардисе, разве я могу утверждать, что — нет?

Я хожу по кухне не меньше часа, ровно до тех пор, пока в стекло не начинают бить крупные капли дождя. Запах грозы проникает в дом, и мне даже кажется, что грозовая туча образовывается прямиком над моей головой.

Я судорожно наливаю воды, выпиваю залпом и снова набираю номер доктора Такера.

Гудки длятся так долго, что я готова бросить трубку, но затем раздается женский голос:

— Да?

У меня замирает сердце и сохнет во рту. Первым порывом было оборвать звонок.

— Я могу услышать доктора Такера? — беру себя в руки.

— Кея? — насмешливо спрашивает незнакомка. — Он что, доктор?

— Да, — господи, как неловко, — мне нужно с ним поговорить. Это важно.

— Он в душе, — развязно сообщает женщина, — а ты кто такая вообще? Сейчас далеко за полночь…

— Мне просто… это важно.

Я слышу, как она вздыхает. Затем скрипит постель, незнакомка поднимается с кровати — с кровати Такера! — и, кажется, идет куда-то. После чего эта женщина весело кричит: «Кей, тебя тут требуют к телефону… какая-то из твоих подружек». Через секунду сквозь шум воды доносится его ответ: «Иди в постель, детка, и скажи, что я умер».

— Прости, он занят, — лениво сообщает незнакомка.

— Скажи, что звонит Лимма Лессон из Каптики.

— Послушай…

— Скажи это, черт побери!