Мы находились на 4-й авеню, в пуэрто-риканском баре, расположившимся между магазинчиком, продающим растения, и еще одним, выдающим напрокат одежду для торжественных случаев и деловых встреч. После моего визита в лютеранскую церковь в Бенсонхерст я сел на поезд "Н", чтобы вернуться в Манхэттен, но вместо этого неожиданно обнаружил, что еду по 53-й улице к Сансет-парку, там я с поезда и сошел. В этот день мне было нечего больше делать — по делу Скипа не было никаких соображений, поэтому я решил посвятить какое-то время Томми Тиллари и отработать его деньги.

Кроме того, уже подошло время обеда, и тарелка черной фасоли и риса меня очень воодушевили. На вкус они оказались столь же хороши, как и на слух. Я запил все это бутылочкой холодного пива, потом заказал на десерт открытый пирог с ягодной начинкой и пару чашечек эспрессо. Итальянцы подали бы крошечный наперсток кофе, но пуэрториканцы наливали большую чашку.

Потом я отправился шататься по барам, потихоньку потягивая пиво, тут-то я и встретил эту женщину, которая хотела знать, почему я интересуюсь Микки-Маусом. Ей было около тридцати пяти, темноглазая и темноволосая. В ее лице была определенная твердость, которая сочеталась с жесткостью в голосе. Этот голос, охрипший от сигарет, выпивки и острых блюд, мог бы с успехом резать стекло.

Ее глаза были огромными и ласковыми, а в теле чувствовалась некоторая мягкость, подчеркнутая выражением глаз. Одета она была очень ярко. Волосы стягивал ярко-розовый шарф, блузка была цвета электрик, а обтягивающие бедра брюки имели канареечно-желтый оттенок, даже туфли на высоких каблуках были ярко-оранжевыми. Не застегнутая на верхние пуговицы блузка открывала выпуклости ее полной груди. Ее кожа была медного цвета, но с румянцем, словно светилась изнутри.

— Ты знаешь Микки-Мауса? — спросил я.

— Конечно я его знаю. Я все время смотрю мультики с ним. Это очень забавная мышка.

— Я имею в виду Мигелито Круза. Этого Микки-Мауса ты знаешь?

— Ты полицейский?

— Нет.

— Но ты на него похож. Ты двигаешься, как коп, задаешь вопросы, как коп.

— Я им когда-то был.

— Они выгнали тебя за воровство? — Она засмеялась, показывая свои хорошие зубы. — Брал взятки?

Я покачал головой.

— Стрелял в детей.

Она засмеялась еще громче.

— Это неправда, — сказала она. — За это тебя бы не выгнали. Они бы тебя повысили, сделали бы начальником.

В ее речи чувствовался акцент уроженки острова. Она явно родилась в Бруклине. Я опять спросил ее, знает ли она Круза.

— А зачем?

— Забудь.

— Да?

— Забудь, — сказал я, отвернулся и взял свое пиво. Я не думал, что она это так оставит, и наблюдал за ней краешком глаза. Она пила что-то колоритное через соломинку и, насколько я видел, уже допивала.

— Эй, — окликнула она меня. — Купишь мне выпить?

Я посмотрел на нее. Ее темные глаза даже не моргнули. Я кивнул бармену, угрюмому толстому мужчине, который смотрел на мир взглядом, выражающим вселенское осуждение. Он повторил ей тот же самый коктейль. Для этого ему понадобились почти все бутылки из бара. Потом он поставил перед ней ее бокал и посмотрел на меня; я поднял свой вверх, показывая, что у меня еще достаточно выпивки.

— Я знаю его довольно хорошо, — ответила она.

— Да? Он когда-нибудь улыбается?

— Я имею в виду не бармена, я говорю о Микки-Маусе.

— А-а.

— Что ты хочешь сказать этим своим «а-а»? Он просто ребенок. Когда он вырастет, то сможет прийти ко мне. Если он вырастет.

— Расскажи мне о нем.

— Что рассказать? — Она сделала глоток. — Он нажил себе проблемы, когда стал доказывать всем, как он крут и умен. Но он не так крут и совсем не умен.

Ее голос смягчился.

— Он довольно красив. Всегда хорошо одет, всегда аккуратно причесан, всегда свежевыбрит. — Она дотронулась рукой до моей щеки. — Гладкий, понимаешь? К тому же он маленький и хорошенький. Возникает желание взять его, обнять, укутать и отвести домой.

— Но ты этого никогда не делала?

Она снова рассмеялась.

— Эй, парень, у меня достаточно своих проблем.

— Ты считаешь, из-за него могли быть проблемы?

— Если бы я только привела его к себе домой, — ответила она, — он сразу начал бы прикидывать: «Как заставить эту сучку выходить на панель и зарабатывать для меня деньги».

— Так он сутенер? Никогда не слышал об этом.

— Но не тот сутенер, который носит малиновую шляпу и ездит на «Эльдорадо». — Она засмеялась. — Наш Микки-Маус хотел бы таким стать. Как-то он случайно наткнулся на одну новенькую девчонку, только что приехавшую из Сантурса[32], точнее, из деревни рядом с Сантурсом, понимаешь? Еще совсем зеленая и далеко не сеньорита Эйнштейн. И он окрутил ее: она должна была работать на него в своей квартире, приводить в день одного-двух парней, которых он находил для нее.

— Эй, Джо, не хочи-ишь трахнуть маю систру?

— Пуэрто-риканский акцент у тебя не особо получается. Но суть ухватил верно. Она проработала на него две недели, понимаешь, потом ей это все надоело, она села на самолет и вернулась домой. Вот тебе история о Микки-сутенере.

Тут ей понадобилась еще одна порция коктейля, да и мое пиво закончилось. Она попросила бармена принести маленькую упаковку банановых чипсов и, разорвав пакетик сбоку, высыпала их на барную стойку между нами. Их вкус напоминал смесь картофельных чипсов и деревянной стружки.

— Проблема Микки-Мауса была в том, — говорила мне она, — что он слишком старался всем что-то доказать. В старших классах, доказывая, какой он крутой, он ехал с парочкой своих приятелей в Манхэттен и там гонял по кривым улочкам Вест-Виллиджа в поисках гомосексуалистов, чтобы избить их. Он был приманкой. Понимаешь? — рассказывала она. — Маленький, симпатичный. А когда кто-нибудь из геев попадался, Микки был в первых рядах, жаждал крови. Парни из его компании говорили вначале, что он отважен, но потом стали говорить, что у него просто-напросто нет мозгов. — Она покачала головой. — Потому-то я никогда не водила его к себе. На вид симпатичный, но выключаешь свет — и это вроде уже не важно. Не думаю, что из этого бы вышло что-то путное. — Пальцем с накрашенным ногтем она дотронулась до моего подбородка. — Слишком смазливые мужчины женщинам ни к чему, верно?

Это было явное предложение, но принимать его мне не захотелось. На меня нахлынула грусть. Мы ничего не могли дать друг другу. Я даже не знал ее имени, а если она и назвалась, то я не запомнил. Но не думаю, что мы представлялись. Единственные имена, которые произносились, — Мигелито Круз и Микки-Маус.