Марта злилась и замолкала.

Перед Смирновым она чувства вины не испытывала. Почти. Просто было немножко неловко.

Смирнов кормил Катьку завтраком и водил в сад по утрам, давая Марте подольше поспать. Продолжал пылесосить и гладить, приносил из магазина тяжелые овощи и молоко. Марта почти примирилась с его присутствием в своей жизни. Он ей не мешал. Разрешала себя обожать. Восхищаться. «В конце концов он получил то, чего так страстно хотел. А остальное – не мое дело». Так она успокаивала свою совесть.

В перестройку Смирнов как-то расстарался и на паях с приятелем открыл адвокатскую контору. Приятель был толковый адвокат, а Смирнов – отличный организатор и менеджер. Дела быстро пошли в гору, и он начал планомерно процветать. С его пунктуальностью, аккуратностью и спокойствием бизнес удержался на плаву даже в тяжелом 98-м и, более того, пошел вверх.

Постепенно строился дом на доступной тогда еще Рублевке. Смирнов похудел, поседел, носил костюмы от Бриони, очки в тонкой золотой оправе и «Вашерон» на запястье. И как-то вдруг превратился в элегантного, интересного мужика с хорошими манерами, пахнувшего отличным парфюмом и деньгами.

Марта впервые обратила на него внимание. И надо сказать, он ей даже понравился. И еще ей понравилось одеваться в бутиках, впрочем, не изменяя стиль, принимать дома массажистку и косметичку, держать домработницу, захаживать во французские и японские рестораны, ездить осенью на Кипр, а в январе – в Куршевель, водить небольшую, но комфортную «тойоту» и не задумываться о завтрашнем дне. Для этого у нее был Смирнов.

Изотов в эту новую жизнь как-то не вписался. Из поликлиники он ушел и сначала еще пытался что-то сделать, много и пространно говорил о каком-то открытии частной клиники, искал спонсора, «раздувал щеки», повторяя, что настроен на победу, потом сник, пытался заняться бизнесом – какие-то видеокассеты, вагоны с детским питанием, красная ртуть, медвежья желчь – в общем, вся лабуда тех безумных лет. В его семье начались скандалы, жена работала в палатке – сигареты, чипсы, кока-кола. Да и дети не слишком удались – один плохо учился и прогуливал, другой уже шлялся по подворотням и не ночевал дома. Изотов пообносился, постарел и вместо роскошного итальянца стал слегка походить на небогатого и потертого гостя с Кавказа.

Марта его жалела и раздражалась одновременно. Ведь она была уже дама из другого общества, ну, как бы другая формация, другой сорт. Свидания становились все реже. Галинина квартира была теперь занята.

Инженер Петров пришел к Галине совсем – наконец. Мечта ее сбылась. Просто ее инженера выпихнула из дома жена, успешно возившая из Турции кожаные изделия. У той шел бизнес, а гулящий и нищий надоевший муж – лишние траты и обиды. Теперь его жена наслаждалась свободой, а Галина счастьем – варя борщи и стирая рубашки. Все поровну. Всем сестрам по серьгам. Счастье пришло. Да и вообще настало другое время. Время успешных и неуспешных. Хотя скорее так: время успевших и неуспевших.

Смирнов уже вращался в почти «высших» кругах. Его клиентами стали известные люди – актеры, музыканты, спортсмены, политики.

Катька росла тихой и спокойной девочкой – лицей, гольф, верховая езда.

Внешне – увы! – не Марта. Пухлые щечки, голубые глаза, курносый нос – Смирнов. Хорошая девочка. Непроблемная.

О том, что у Смирнова появилась девица, Марта узнала от новых знакомых – нашлись доброжелатели. Интересно? Конечно, интересно. То, что Марта увидела, ее не удивило: круглые глазки, тоненький носик, белые волосики по плечам, худые ножки, на голову выше Смирнова. Все, как положено, все, как у всех. Не это странно, а странно, что Смирнов ее повсюду за собой таскает. Не боится. Деньги дают ему уверенность и спокойствие, что же, так было всегда, во все времена. Марта не ревновала. Она была уязвлена. И еще она обиделась. Вот только решила Смирнова полюбить, а тут на тебе – щелчок по носу. Дома он теперь бывал редко – встречи, тусовки, командировки. Мелькал в ток-шоу, в каких-то глянцевых журналах. Иногда попадались фотографии с этой самой девицей. Вот это уже была наглость.

– Ну правильно, – рассуждала Галина. – Сколько лет ты его не замечала, еле терпела, носик морщила. Вот он и отрывается, ему ведь тоже хочется, чтобы его любили, в рот смотрели, жалели, ждали, тапочки подавали. А ты? Ты пинала его всю жизнь. Вот и получи, что заслужила.

Галина стала еще беспощаднее. Она-то, героиня, своего «выходила». А кто посчитает ее страдания и слезы? Кто знает об этом всю правду?

А у Марты дочь – умница, муж – адвокат, дом на Рублевке, иномарка, шуба из стриженой норки. Кого жалеть?

Марта решила объясниться со Смирновым. Он слушал, не перебивая, кивал, а потом поинтересовался:

– Детка, тебе чего-то не хватает? Я добавлю. Это был удар ниже пояса.

– Я развожусь, – поспешила Марта.

– Скорее всего не стоит, – улыбнулся Смирнов. – Пусть все останется как есть. Так лучше для тебя. И потом, ведь твоей свободе ничто не угрожает? Впрочем, как всегда, – добавил он и вышел из комнаты.

Первый раз в жизни Марте не была нужна ее свобода.

– Просто он разлюбил меня, – твердила она. – А сколько можно? Всему есть предел.

Жили они теперь на два дома. Марта за городом, Смирнов – в московской квартире. Встречались редко. Общались сухо и по делу. Марта постарела и подурнела. Сникла как-то. Жила как автомат. Ее жизни позавидовали бы многие, а кто знает, что у человека в душе? Изотова она через знакомых устроила в частную клинику, но он там долго не задержался – поддавал. Она жалела его, как сестра жалеет непутевого брата.

А Смирнов? Смотрела на него со стороны и думала, что, в общем, он ей нравится и вообще жалко, что этот мужик – не ее. Но виду не подавала. Потому что гордая. Теперь у нее было все и не было ничего. Не было любви. Жить стало неинтересно. Дочь училась в Англии. У родителей была обеспеченная старость. С Галиной пути разошлись. Изотов спивался и скандалил с женой. А Смирнов – Смирнов Марту уже не любил. Сколько можно?

Марта выпила пачку феназепама и запила стаканом виски.

Смирнов заехал случайно. Через час было бы уже поздно.

Марта лежала в больнице месяц. Смирнов оттуда почти не выходил. Он сидел рядом на стуле и держал ее руку. Когда она пришла в себя, то слабым шепотом спросила:

– Ты вернулся? Смирнов ответил:

– А я, собственно, от тебя и не уезжал.

Марта закрыла глаза и улыбнулась слабой улыбкой. Потом быстро заснула, в первый раз за столько времени – спокойно. Она была еще очень слаба.

Это, конечно, был не первый бал Наташи Ростовой. Хотя... Это был просто выход в свет после долгого перерыва длиной в беременность, плавно перетекающей, как и положено, в роды. А дальше – дальше бессонные ночи и кормления каждые три часа, словом, неустанный, ритмичный конвейер, где все, конечно, счастье, только где взять силы? Это вот сейчас все стало, слава Богу, просто и не нужно упрашивать усталых, замученных работой бабушек посидеть вечером с дитятей. Сейчас все зависит от толщины бумажника: хочешь – няню постоянную и ты – человек, а хочешь – на вечер, просто перевести дух. Тогда, в те времена институт нянь уже истребили, бабушки работали, и мы, бледные, истерзанные бессонницей, неустроенным бытом и вечным отсутствием денег, молодые мамаши, только и могли мечтать о том, чтобы вырваться в центр, поглазеть на скудные витрины и прилавки, да просто подышать воздухом свободы и сменить обстановку. Обернуться надо было за три часа. Это перерыв между кормлениями. Час – дорога туда, час – на прогулку, час – на дорогу домой. Вырваться хотела страшно, а вот домой уже почти бежала. Было беспокойно и тревожно. Почему, Господи? И так, между прочим, всю жизнь. Так вот, если не Наташей Ростовой, то Золушкой я почувствовала себя точно. Потому что, как всегда, было нечего надеть. Нечего вообще, а после родов – в частности. А случай выйти в свет представился почти уникальный. Итак: тяжело отходив и тяжело отродив, вкушая счастье материнства и уже неся его тяжкое бремя и, конечно, даже не помышляя о светской жизни (а была ли она тогда вообще?), мои родители получают приглашение в почти недоступное место – новый роскошный гостиничный комплекс, стоявший на берегу Москвы-реки. «Контик» – как называло его мое поколение. Это было событие. Простые смертные туда не допускались – ни Боже мой! О нем передавались почти народные сказания – про прозрачные лифты, про сказочные часы с поющими петухами, про бассейны с натуральными пальмами, про японские – (японские!) рестораны, где едят сырую (вы в это поверите?) рыбу. Из моих знакомых там, конечно, не был никто, ну а байки эти знала вся Москва.