Я опускаю глаза и вижу причину его, мягко говоря, удивления: на черном трикотажном платье медленно, но очень верно и равномерно расплываются два огромных молочных пятна. Да не просто пятна, а уже вот-вот через пару минут можно будет подставлять тару. Бармен! Элегантный конусообразный бокальчик под мартини подойдет! Мне стало смешно. Решил сластолюбец девочку снять и выбрал загадочную с синяками под глазами, видно, ну очень порочная девочка. А девочка не загадочная, а озабоченная, а синяки под глазами – от бесконечных бессонных ночей. Так вот! А тут такое! Вот уж он расскажет на своей сытой родине, что кормящие матери на панель выходят. Вот страна! Вот довели! Потом мы увидим, что вправду до этого доведут, но это будет спустя лет двадцать. А тут – другой случай. А еще мне стало жутковато под прицелом глаз: ни прикрыться, ни укрыться! Вот тебе и выход в свет, вот и погуляли! И все мое упрямство! Ребенку дозвониться! А ребенок-то спит и в звонках твоих не нуждается.

Теперь уже дядька этот «засорькал» беспрестанно и начал задом пятиться. Ну и исчез, конечно. А я-то осталась на том же дурацком диване в дурацком мокром платье и в дурацком же положении. Публика уже потеряла ко мне интерес, и все занялись своими делами. Тут появился мой муж и нервно начал на меня покрикивать:

– Ну где ты ходишь?

– Я сижу, между прочим, ходишь ты. – В логике мне всегда было отказать трудно.

– Все ждут тебя, цацу, идем, все уже в ресторане, все хотят есть и ждут только тебя!

О Господи! Я всегда должна была чувствовать себя виноватой.

– Не могу, – прошелестела я, – мне нужно домой.

– Что-то с ребенком? – встревожился муж. Отец, надо сказать, он всегда был прекрасный.

– Нет, со мной. Неприятность. Вот. – Я показала ему взглядом вниз.

– Всегда с тобой так. А подумать заранее? А предусмотреть? – шипел он.

– Эй! – услышали мы хрипловатый голос. – Ты сначала поболтайся девять месяцев с брюхом, да при этом жрать тебе подай, постирай, и еще ночью такую позу прими, чтобы и тебе, козлу, хорошо было, и ребеночку не навредить. А потом выроди, выкорми, попробуй денек-другой, а потом поори, если силы останутся!

Незнакомка презрительно отвернулась от моего обалдевшего и притихшего мужа и, обращаясь ко мне, протянула шарф – черно-белый, тонкий, шелковый:

– Возьми, прикройся и иди, иди, девочка, гуляй! Я растерянно смотрела на нее и запомнила только черные блестящие волосы с челкой по брови и красные яркие губы. Больше косметики на ней не было. Она уже отходила к своему столику, чуть-чуть пошатываясь на тонких каблуках.

– Спасибо! – выкрикнула я ей уже в спину. – Большое спасибо!

Не оборачиваясь, она махнула рукой, дескать, не за что.

Муж резко взял меня за руку и потащил куда-то:

– Зачем взяла? У кого? Совсем с ума сошла!

– А что мне было делать? – как всегда, оправдывалась я.

– Сама виновата! – шипел муж – уже тогда мы переставали понимать друг друга.

В скромном зальчике с довольно застиранными по-советски белыми скатертями был накрыт бедноватый фуршет – много водки и шампанского, и бутерброды с рыбой, ветчиной, колбасой. Ужасно захотелось домой, к бабушкиным куриным котлетам и жаренной в сухарях цветной капусте. И еще я поняла, как ужасно соскучилась по сыну. К горлу подкатил комок. Первый раз я рассталась с ним так надолго.

Легкий шелковый черно-белый шарф с японскими (или китайскими?) иероглифами чудным образом скрыл мою неприятность.

Вообще, по-моему, уже всем хотелось поскорее разойтись. Всем, кроме жены главного дяди – красавицы казачки. Напилась она минут за десять, видимо, на старые дрожжи, и внятно сказала, глядя на мужа:

– Ненавижу! Как же я тебя ненавижу! Все слышали? И обвела тяжелым взглядом нашу такую, в общем, малознакомую компанию.

Все повздыхали и стали суетливо собираться, пряча глаза, и благодарить за прием. Потом мы двинулись к выходу.

– Какой милый шарфик, – отметила мама, прогарцевав мимо меня.

В холле у барной стойки нашей невольной знакомой уже не было. Да и подружек ее тоже.

– Что будем делать? – угрожающе спросил муж.

– Отдадим бармену, – предложила я.

– Ничего не знаю, – отказался он. – Вы гости N? Вот ему все и объясните.

Объяснять почему-то не хотелось. На улице была чудная теплая ночь. Дома спал лучший в мире сын. Со сковородки мы съели холодные котлеты, и не было ничего вкуснее.

С мужем мы прожили еще десяток лет и все же разошлись. Причин тому было много.

А шарфик? Он есть у меня до сих пор. И до сих пор он вполне жизнеспособен. А что будет шарфику черно-белого цвета с крупными иероглифами? Ничего. Нам точно что-то будет, а вот ему – ничего. Кстати, спустя годы, когда мы о чем-то услышали и что-то узнали, я прочла на его бирочке уже вполне известное имя. И подумала, что шарфик-то не из дешевых. В общем, добрая была женщина. И еще – когда (нечасто) я надевала его под черную куртку, то почему-то думала о той молодой женщине с блестящими черными волосами, как сложилась ее судьба? А вдруг она вышла замуж за богатого скандинава или немца и живет себе в спокойной стране, в хорошем, крепком доме с бассейном и прислугой? Ну, дай-то Бог! И на здоровье! Хорошему человеку ничего не жалко.