Калиф сунул в рот крупный финик, и только потом понял, что фрукт, пожалуй, слишком велик. Его щеки раздулись, когда он стал пережевывать финик; но вот брови калифа сошлись на переносице, и он задумчиво продолжал разглагольствовать в промежутках между сосредоточенным жеванием:

— Хасем, очень тебя прошу, постарайся, чтобы на этот раз придворные палачи постарались на славу и чтобы писари все описали в точности как было. А то в последний раз казнь была обрисована как-то... вяло. Пожалуй, стоит начать с кастрации, затем уместно будет перейти к бичеванию, а уж затем — к четвертованию. По-моему, такой порядок будет самым правильным. Не стоит ли отрубать мерзавцу конечности одну за другой — что скажешь, Хасем? А то, если отрубать все сразу — как-то скучно становится, верно?

— Воистину так, о мой повелитель, — кивнул визирь. — Но относительно кастрации... в данном случае я бы возразил. Мне кажется, что она не совсем уместна.

— Не совсем уместна? За убийство Всадника?

Визирь мог бы снова просто улыбнуться, но вместо этого задумчиво проговорил:

— Практика показывает, что после публичных кастраций резко снижается число желающих стать евнухами. Люди начинают смотреть на кастрацию как на наказание. Господин мой и повелитель, давайте не будем забывать о том, что ваша прекрасная дочь должна будет затем появиться на балконе. А толпа простолюдинов удовлетворится и тем, что преступник будет наказан милосерднее — самую малость милосерднее — при том, что затем ей будет обещано зрелище, от которого она испытает истинный экстаз.

— Экстаз, говоришь? Хасем, послушать тебя — так получается, будто мы готовы отдать мою дочь на радость толпе!

— Но, господин мой и повелитель, в каком-то смысле это так и есть!

— Что ты такое говоришь!

— Прошу извинить меня, — с любопытством вмешался Раджал, — но я не знал о том, что... ваше высочество имеет счастье являться отцом прекрасной дочери!

Глаза лорда Эмпстера под маской сверкнули — пожалуй, осуждающе. Калиф многозначительно вздернул брови — словно бы для того, чтобы намекнуть, что, невзирая на показную дурашливость, на самом деле он человек, который при случае может быть и умным, и умеющим держать язык за зубами. Вместо калифа заговорил Хасем. Неужто могло так случиться, что слухи о необычайной красоте Мерцающей Принцессы не достигли пределов Эджландии? Неужто подопечный лорда Эмпстера так-таки ничего не ведал о самой восхитительной из драгоценностей Куатани?

— Д-драгоценностей? — пробормотал Раджал и сглотнул подступивший к горлу ком. Его рука невольно метнулась к груди, пальцы нащупали под тканью туники кожаный мешочек с кристаллом Короса. Может быть, все дело было в джарвеле, но почему-то у Раджала неожиданно мелькнула мысль о том, что вот-вот должна появиться догадка, пусть и самая туманная, от которой зависели дальнейшие испытания. Эта догадка должна была помочь! Эх, если бы только Джем был сейчас здесь!

Но, похоже, на уме у визиря никаких догадок и намеков не было.

— Эмпстер-лорд, — как ни в чем не бывало продолжал он, — в нашей стране существует обычай, именуемый Откровением Повелителя. Он заключается в том, что, когда бы калиф ни появлялся перед своими подданными, он непременно показывает им свое самое драгоценное сокровище в обличье прекрасной девушки. Она встает перед вожделенно замершей толпой народа без чадры, в самых легких из одежд, и тогда взирающими на нее женщинами овладевает жгучая зависть, а мужчинами — неистребимое желание. В прошедшие времена былые калифы порой выставляли напоказ ту или иную из новых наложниц либо какую-то из новоприобретенных на невольничьем рынке рабынь. Как бы то ни было, всякий раз положено было показывать народу новую женщину, но толпа всегда отвечала на это зрелище одинаково — встречала женщину восторженными воплями, в которых восторг смешивался со страстью.

— Варварство, сущее варварство, — с неожиданным чувством заметил калиф.

— Воистину так, — кивнул визирь, — однако сие зрелище являло собой могущественный символ, о мой господин и повелитель. Символ вашей мужской силы.

— Моей мужской силы?! Право же, Хасем...

— Силы калифов, я хотел сказать. То есть зрелище означало бы именно это, если бы вы...

Глаза, глядящие из-под бронзовой маски, пробежались взглядом по гостям. Голос визиря звучал льстиво, но Раджал почувствовал, что разгадка близка. Откуда у него появилось такое ощущение, он и сам бы не мог сказать, но им вдруг овладело сильнейшее волнение. Он кашлянул и улыбнулся, снова ощутив на себе пристальные взгляды людей в синих масках.

А визирь продолжал:

— Такое бывало в далекие времена — вся эта неприятная похоть и зависть. Теперь все иначе, ибо наш нынешний правитель издал мудрый указ. Суть этого указа в том, что для нашего владыки нет более драгоценной особы женского пола, нежели его прекрасная дочь. Похоже, все жители нашей провинции согласились с этим, ибо стоит Мерцающей Принцессе появиться на балконе, как толпа тут же замолкает и замирает в благоговейном трепете. Если теперь и слышатся отдельные выкрики, то они проистекают не от похоти, а оттого, что между народом и той, которую за ее красоту именуют Мерцающей Принцессой, распространяется дивными волнами и устанавливается волшебная духовная связь. Слава о Мерцающей Принцессе расплескалась по всему Унангу, и мало найдется таких, кто не склонит смиренно главу перед видом ее красоты, не вознесет мольбу богам, дабы они были милостивы к принцессе Бела Доне.

— Бела Доне? — переспросил Раджал. Визирь впервые произнес имя принцессы, и спутник лорда Эмпстера, как и все остальные, вполголоса повторил его. Не в этом ли разгадка? Казалось, в самом имени заключена какая-то тайна, какое-то явление таинственного духа.

Как ни страшила Раджала завтрашняя казнь, он вдруг поймал себя на том, что предвкушает ее — потому что предвкушает явление загадочной Бела Доны.

Изумление у Джема не проходило. Он шел следом за женоподобным юношей, как ему казалось, целую вечность, хотя на самом деле не так уж долго, и все время глазел по сторонам, проходя через анфиладу комнат, которые теперь были ярко освещены и сверкали и переливались всеми сокровищами, что находились внутри них. Позади Джема слышалось цоканье когтей Радуги, а оттуда, куда вел его загадочный проводник, в его сознание, подобно кольцам дыма, вплывали звуки музыки, веселые голоса, взрывы смеха.

И все же, когда Джем вошел в пиршественный зал, он испытал нешуточное потрясение. Подумать только! А он решил, что этот дворец необитаем! В зале находилось не менее тысячи гостей, и все они весело, беззаботно пировали.

— О, мой юный друг! — воскликнул кто-то. Женоподобный юноша в мгновение ока испарился, а к Джему устремился высокий мужчина в экзотических одеждах и поспешно, крепко обнял его. — Позволь же поглядеть на тебя... О, ты еще не вполне поправился, как я посмотрю.

— П-поправился? — обескураженно промямлил Джем. Хозяином дворца оказался старик со сверкающими глазами и длинной волнистой бородой. Его голову венчал черный тюрбан, расшитый драгоценными каменьями, на плечах лежал блестящий плащ. Длинные пальцы старика украшало множество перстней, морщинистую шею обвивали золотые и серебряные цепочки. С ласковой улыбкой он погладил руку Джема.