— Юный принц, — сказал Альморан, — это обитель любви, а что такое истина, как не любовь? Все прочее — иллюзии, мираж. — Старик наклонился к Джему и ласково пригладил его волосы. — Могу ли я надеяться на то, что мои новообретенные друзья станут так же дороги моему старому сердцу, как те, которых ты видишь внизу?

На этот вопрос Джем ответить не успел. Очнувшись и открыв глаза, он обнаружил, что лежит на просторной кровати — той самой, на которой проснулся утром. На этот раз в покоях было темно, но за открытым окном Джем увидел золотой диск луны и лунную дорожку на ряби продолговатого пруда. В ногах у него лежал Радуга и сладко посапывал во сне. Стараясь не разбудить пса, Джем осторожно раздернул прозрачный полог и на цыпочках вышел на террасу.

Сад был неподвижен. Тишина стояла настолько глубокая, словно теперь дворец и его окрестности снова стали необитаемыми. Джем запрокинул голову и посмотрел на луну. Луна была полной. Она висела над садами, словно огромный, бесстрастный лик. Только теперь у Джема мелькнула мысль: прошлой ночью, в пустыне, ночь была безлунной! Сколько же времени он тут пробыл? Он присел на корточки около пруда, опустил руку в воду, вспомнил о том, как днем плавал в этом пруду. Ему вдруг стало жарко и душно, и он решил, что будет совсем неплохо снова выкупаться.

К огромному удивлению Джема, костяшки опущенной в воду руки вдруг задели какую-то шероховатую поверхность.

Джем изумленно вгляделся в глубину, сдвинул брови. Шагнул в пруд, сделал еще один шаг, еще... Обернулся, посмотрел на дворец, на луну, на сад. Как же это могло быть? Пруд был невероятно мелкий — вода едва доходила Джему до лодыжек.

Пиршество у калифа близилось к концу. Раджал так утомился, что был готов уснуть на месте, но тут калиф хлопнул в ладоши и объявил, что теперь настало время для услад. По кругу пустили кофейник с крепким горячим кофе и новый кальян. В углу разместились трое музыкантов — они, как и гости, были в масках. Один из них играл на табле — особом, издававшем гулкий, мелодичный звук, барабане, второй — на завитом спиралью роге, а третий — на загадочном струнном инструменте, представлявшем собой нечто среднее между лютней и арфой.

Только тогда, когда гости калифа попали под действие медленного, заунывного ритма, в пространстве между пиршественным столом и музыкантами появилась фигура в черной парандже. То явно была женщина, однако в согласии со строгими законами Унанга многослойная паранджа, состоящая из нескольких полотнищ и вуалей, покрывала ее с головы до ног.

Женщина начала медленно, плавно раскачиваться в танце.

— Нашим венайским друзьям непременно должен понравиться этот танец, — сказал визирь. — Я опасаюсь того, что мы, пожалуй, были слишком многоречивы и смутили их — ведь они ничего не поняли из наших бесед. Это нельзя назвать мудрым поведением, однако редко какой мужчина не залюбуется таким прекрасным танцем, на каком бы наречии он ни разговаривал.

— Гм-м-м, — задумчиво протянул калиф. — Этот танец многое скрывает, конечно.

— Но и открывает многое, — возразил визирь.

— О да, открывает!

— Вы испытываете наслаждение, о Великий Владыка?

— Несказанное наслаждение!

— Но через несколько мгновений вы испытаете еще более высокое наслаждение.

— О-о-о! Догадываюсь!

Калиф жадно отхлебнул крепчайшего, черного, как грязь, кофе и довольно причмокнул.

Раджал испытывал сильнейшее смятение. Только что калиф вел себя совсем по-другому, а теперь поведение его снова изменилось. То вожделение, с которым владыка Куатани встретил появление танцовщицы в темной парандже, никак не вязалось с выказанными им прежде мудростью и спокойствием. Глазки калифа под маской похотливо засверкали, как только танцовщица сбросила первое покрывало. «Уж не прекрасная ли дочь калифа прячется под паранджой?» — мелькнула было лихорадочная догадка у Раджала. Но нет, это было бы нелепо. Принцесса Бела Дона являла собой, насколько понял юноша, нечто сакральное, неприкосновенное. Женщина же, представшая теперь перед гостями, явно ничего сакрального собой не представляла.

Пританцовывая, женщина завела унангскую песню:

Куда, скажите, рок ведет меня

С того незабываемого дня,

Когда ушла я из родного дома

Для жизни новой, жизни незнакомой?

Напрасно моя молодость созрела!

Меня силком из дома увели,

А зерна, что посеять я хотела,

Лежат и сохнут, бедные, в пыли.

Кем стать, гадала я, мне суждено -

Наложницей, танцовщицей, рабыней?

Иль ждет любимый мой меня давно

В прекрасном царстве посреди пустыни?

Женой ли быть богатого купца

Судил мне рок, иль шлюхой безответной?

Бреду, бреду по жизни без конца

А впереди лишь мрак, мрак беспросветный!

Но может, где-то посреди песков

Меня ждет тот, кто для меня на все готов?

Высокий голос танцовщицы слегка дрожал, ее песня была печальна и немного насмешлива и — что странно — совсем не сочеталась с зазывными движениями затянутых в перчатки рук и ритмичными покачиваниями бедер. Женщина медленно сбросила первое покрывало. Шелковое полотнище плавно пролетело над пиршественным столом, и Раджал понял, что оно казалось черным только из-за того, что в покоях царил полумрак. На самом деле ткань была темно-лиловой — точно такого же цвета, как тот магический кристалл, что лежал в кожаном мешочке на груди у Раджала. Теперь до него дошел смысл странного танца. Женщина-танцовщица была облачена в хитро задуманные одежды. Каждое из покрывал-вуалей было почти прозрачным, но поначалу костюм казался цельным и темным. В действительности же он был многоцветным — а точнее, пятицветным. За лиловой накидкой должна была последовать зеленая — так и случилось. Раджал догадался, что следующей будет алая, потом — синяя, а за ней — золотая. Цвета Орокона.

Юноша зачарованно наблюдал за причудливым танцем, но буквально за считанные мгновения его восхищение сменилось испугом. Мужчины в синих масках проявили к танцовщице чересчур пристальное внимание. Раджал стал пристально следить за ними. На протяжении пиршества он старательно избегал их взглядов, и только теперь у него появилась возможность разглядеть их как следует. Один из тех, кого калиф представил как венайских торговцев, был высоким и худощавым. Видно было, что он немного нервничает. Посередине сидел крупный, судя по всему, красивый мужчина, производивший внушительное впечатление. Третий венаец сильно сутулился и вообще имел какой-то затравленный вид, что было заметно хотя бы по тому, как тоскливо были опущены уголки его губ.

Сидевший посередине, который, судя по всему, в этой компании был главным, постукивал по столу кончиками пальцев в лад с ритмом танца. Уже не в первый раз Раджал обратил внимание на то, как бледна кожа незнакомца. Он предполагал, что венайцы смуглы, — видимо, ошибался. Затем Раджалу бросился в глаза перстень на среднем пальце правой руки незнакомца. Раджал немного разбирался в ювелирном мастерстве: все его детство прошло в ваганском таборе и он не раз видел прилавки со всевозможными украшениями во время традиционных ярмарок. На вид перстень не производил впечатления иноземного изделия. Раджалу почему-то показалось, что он когда-то видел этот перстень. Ну, если не этот, то точно такой же.