Наконец серая Пашина «восьмерка» газанула и сорвалась с места. Так резко могут ездить только мужики. Вечно они что-то доказывают – себе и окружающим. «Все мужчины, кроме моего мужа», – подумала Катя. Она еще раз оглянулась на кровать. Андрей спал в том же положении. Книжка потихоньку выскальзывала из ослабевшей руки. «Вот профессор Дьячков, – подумалось ей, – кажется, начисто лишен честолюбия. Бойцовских качеств – ноль целых ноль десятых. Он и спортом никогда в жизни не занимался. Ему даже машину водить не хочется…»

Катя еще раз взглянула в переулок. Все пространство внизу, включая «Фиатик», было присыпано нежным снегом. Лишь на месте, где стояла Пашина машина, чернел нетронутый прямоугольник да два резких следа вели от него вдаль, в перспективу. Кате отчего-то стало грустно при виде этого прямоугольника, этих исчезающих в глубине переулка следов. Она все смотрела и смотрела на них. И думала – права ли была, когда, рассказывая Паше о женской четверке, утаила еще одну историю, происшедшую на аэродроме Колосово. Ей не хотелось об этом вспоминать. Да и незачем. Слишком тяжело дались бы ей эти воспоминания, дела давно минувших дней…

Она опустила портьеру и потихоньку вышла из комнаты. Профессор может теперь спать и час, и два – а может и до завтрашнего утра. Катя вдруг почувствовала себя очень одинокой – даже еще более одинокой, чем если бы Андрея вовсе не было здесь, в квартире, с ней рядом.

Куда более заброшенной, чем если бы у нее вообще никого не было.

Екатерина Сергеевна вышла из спальни, бесшумно притворила дверь и отправилась на кухню. Хотелось есть. «Какая же я дура, – с раскаянием подумала она, – Паша полдня здесь просидел, а я ему ничего, кроме кофе, не предложила… Ну и ладно, – утешила она себя. – Это его работа. Я ему плачу – чего ради я еще буду его обедами кормить!..»

Да ведь и в самом деле у них в доме нет ничего съестного. Катя заглянула в холодильник. В дверце сиротливо жалась недопитая давеча бутылка французского вина, да в баночке из-под майонеза притаились останки вчерашних мидий.

Катя достала баночку, отрезала черного хлеба. Уселась на диванчик и принялась есть. «Доем-ка, пока никто не видит, салат… Не так его тут много, чтобы делиться… А профессор, ежели есть захочет, – пусть сам тащится в супермаркет. В конце концов, магазины и готовка – это его обязанность. А то пыль в глаза мне пускать, а тем паче посторонним своими мидиями да креветками – на это всегда готов. А обычной, каждодневной еды, пищи, вроде макарон с сосисками, от него не дождешься».

Интересно, а кто готовит Паше? Странно, что такая мысль вдруг пришла ей в голову. Один он живет или с какой-то женщиной? И если не один, то кто – она? Наверно, какая-нибудь скромная, простая тетка. Какая-нибудь ткачиха-повариха. Кормит его щами, а после они смотрят «Поле чудес». Он отгадывает раньше игроков, а она смотрит на него восхищенно и говорит: «Па-ашенька, тебе надо туда, на передачу, в телевизор!»

Катя вдруг внезапно, в одно мгновение поняла: кого же ей все время напоминал этот Павел со смешной, отнюдь не детективной фамилией Синичкин.

Напоминал он ей тех выдуманных людей, что в некотором смысле были героями ее диссертации – с поправкой на время и страну пребывания, естественно. Когда она в начале девяностых готовилась к защите, ей довелось прочесть в оригинале кучу романов Дэшила Хэммета, Росса Макдональда, Рекса Стаута, Микки Спиллейна… Парочку из них даже перевела на русский – деньжат подзаработала… Так вот: главные герои крутых штатовских детективов – тех, тридцатых-пятидесятых годков – чем-то здорово смахивали на Пашу. Такие же надежные – словно из куска Эмпайр-Стейт-Билдинг высечены. Столь же скупые на чувства, как автомобили «Кадиллак». И готовые, верно, с бульдожьей хваткой, не рассуждая, защищать справедливость (или своего клиента).

Интересно, права ли она? Или опять фантазирует? Придумывает, как в детстве, себе героя? Когда Вовка Семенов из восьмого «а» казался ей рыцарем без страха и упрека – точь-в-точь как столь любимый ею Д'Артаньян…

Все-таки хотелось бы верить, что сейчас, по прошествии (страшно подумать!) почти двадцати лет, она не ошибается… Слишком мало на свете мужчин, на которых можно положиться и которым можно доверять…

«Однако даже если я права, – вдруг подумалось ей, – и Паша – российская реинкарнация крутого парня из «черного детектива», тех американских героев роднило между собой одно: револьверы-то у них были быстры, а вот мозги – не слишком. А ведь и Паша, кажется, отличается тем же свойством… Не очень-то он, похоже, сообразителен… У Арчи Гудвина был хотя бы Ниро Вульф, который думал за него и распутывал все загадки… А вот у Паши Синичкина, кроме него самого, с его мощными кулаками и стандартными мозгами, никого, похоже, и нету… Не секретарша же эта рыжеволосая…»

А ведь ей, Кате, в ее нынешнем положении не герой Хэммита скорее смог бы помочь, а кто-то вроде Эркюля Пуаро… Или даже мисс Марпл…

Ох, проклятая начитанность! Порой кажется, что она, Катя, – с этим ее филологическим образованием, с диссертацией по американскому масскульту – сейчас не настоящей жизнью живет, а участвует в какой-то детективной мелодраме… Но ведь сейчас – все всерьез. И Настя умирала – скрючившись, у камина, вцепившись рукой в медвежью шкуру, – по-настоящему… И подлинная, бледная, несчастная Валюха прикована сейчас к койке в Склифе… И в нее, Катю, на Страстном бульваре стреляли всамделишной пулей… Если выглянуть из окна – можно, приглядевшись, увидеть дырочку в левой стойке «Фиата»…

Катя вздохнула.

Ни шороха не неслось изо всей квартиры. Андрей продолжал безмятежно спать. Настроение было если не совсем отвратным, то явно хуже нормы.

Но раз так – надо не киснуть, а срочно настроение поднимать.

Она прошла в ванную, пустила воду. Растворила под струей два колпачка пены. Над ванной начала подниматься белая грива.

Катя взяла из кухни вчерашнюю бутылку вина, тонкий бокал, а также сигареты, зажигалку и пепельницу. Отнесла в ванную. Пристроила все на стиральной машине. Из кабинета перетащила пару свежих женских журналов. Захватила трубку радиотелефона.

Она любила принимать ванну долго, с чувством, нежась: получать одновременно все тридцать три удовольствия.

…Через полтора часа, в семь вечера, когда она, распаренная, похорошевшая и повеселевшая, выходила из ванной комнаты, у нее уже сам собой созрел план. Она знала, что ей делать: кому звонить и о чем спрашивать.

Пока Катя наслаждалась ванной, ее супруг успел раздеться – спортивный костюм валялся рядом с кроватью, – потушить ночник и юркнуть под одеяло. «Ну, будет теперь спать до утра», – решила Екатерина Сергеевна. Профессор Дьячков укутался в два одеяла, свернулся клубочком и посапывал.

Катя притворила дверь, пошла на кухню, поставила чайник. Взяла трубку, открыла старую записную книжку. Первым она позвонила Гоше – тому самому аэродромному приятелю Гоше, в которого была так влюблена Валентина и коего прибрала к своим железным ручкам, а потом безжалостно бросила Настя Полевая.