Гоша сам снял трубку.

– Ой, Катька! – обрадовался он. – Сколько лет, сколько зим!

– Узнал? Жалко. Богатой не буду… С Новым годом тебя, Гошенька, и с Рождеством!

– И тебя – тем же концом по тому же месту!

«Чего не отнимешь у аэродромной публики, – улыбнулась про себя Катя, – так это неслыханной простоты. Все они там такие сермяжные, посконные и домотканые!» Именно поэтому она в свое время бросила прыжки: переросла компанию. Ей с ними стало неинтересно.

– Ну, как ты, Гошенька, поживаешь? Что нового? Давно в Колосове не был?

– Давно, Катюха, ох, давно…

– Кого-нибудь из наших видел?

– Да всех видел, – мрачно сказал Гоша. – И тебя тоже. У Настьки на похоронах… Ничего там не известно, что с ней все-таки случилось?

– Ничего нового, – ответила Катя. – Как и говорили: пищевое отравление.

Естественно, она не собиралась посвящать Гошу во все происшедшее (и происходящее!) с ней и ее подругами.

– Слушай, а почему на похоронах Валентины не было? – спросила Катя.

Катя прекрасно знала, почему, но ей надо было подвести разговор к главному. Еще со времен работы над диссертацией она запомнила: если сомнительный аргумент или пример «закопать» где-то в середине меж других примеров или аргументов – оппонент, даже въедливый, его не замечает. Так и в общении: на вопрос, значимый для нее, но заданный между делом, в череде других, – Гоша не обратит внимания.

– Почему Вальки не было? – переспросил Гошка. – А кто ж ее знает… Боялась, наверное… Что ее осуждать будут… Ведь она же Настьку теми грибами накормила…

– А с Фомичом ты на похоронах говорил? А то я что-то не успела… Как он?

– Да нет, не говорил… Как-то, знаешь, на кладбище не до разговоров… А поминок вроде не было…

– А почему Никитки на похоронах не было? – невзначай задала Екатерина Сергеевна свой главный вопрос.

– Никитки? Этого психа? Чего это ты им заинтересовалась?

– Да так… Может, – дай бог ему, конечно, здоровья, – с ним тоже случилось что… Жалко… Все-таки беззлобный был парень… Вроде дурачка деревенского…

– Не знаю, не знаю, мать, где он, что с ним… На аэродроме его давно не было.

– Позвонил бы ему.

– С какой стати!.. Да у меня и телефона его нет…

– Ладно… – протянула Катя, соображая, как ей все-таки теперь отыскать телефон Никиты. – Ну, а как там Мэри? – продолжила она задавать свои значимые вопросы. – У нее что нового?

– Так вы ж с ней виделись, – удивился Гоша, – тогда, на даче у Вальки-то!.. Когда Настька погибла…

– Виделись-то мы виделись, – проворчала Катя, – а поговорить не успели… Знаешь, было как-то тогда не до разговоров…

– А что – Машка? – пробормотал Гоша. – Машка как Машка…

– Как она, пьет?

– Да не знаю… – уклончиво сказал Гоша: видно было, что он колеблется: ему есть что порассказать о Мэри, но он сомневается, говорить или нет.

«Давай, давай, Гошенька, – мысленно поторопила его Катя. – Выкладывай!»

И Гоша решился:

– Приезжала тут Машка ко мне… Довольно давно, в общем, это было – еще до кризиса… Значит, в девяносто восьмом, летом… Трезвая была, веселая… Но все равно какую-то пургу несла: мол, скоро я разбогатею, денег у меня, мол, будет немерено… Аэродром тогда свой куплю… Будем, говорит, сами им с тобой заправлять – с американцев бабки драть ломовые… Заняла у меня триста долларов…

– Ого, – усмехнулась Катя, – аэродром собралась покупать, а сама три сотни гринов сшибает…

– Да в том-то и дело!.. – досадливо воскликнул Гоша.

– Ну, и как она – разбогатела?

– Похоже, что нет, – хохотнул Гоша.

– А деньги тебе хоть вернула?

– Да вернула… Через три месяца… В рублях по курсу…

– С чего это она разбогатеть-то вздумала? – спросила Катя. – Банк собиралась грабить?

Чайник давно вскипел, и она, зажимая трубку плечом, засыпала в своей персональный маленький заварочный чайничек цветочный чай. Залила горячей водой.

– Уж и не знаю, с чего, – усмехнулся в телефоне Гоша. – Ничего она не сказала. Смеялась только: вы, мол, все ахнете.

– «Вы» – это кто?

– Не знаю. Мы все, наверно.

– Что-то мы ахаем-ахаем – да никак не ахнем… – саркастически проговорила Катя. – А на что она деньги-то у тебя занимала?

– Сказала – на дорогу.

– На дорогу? Куда?

– Уж не знаю.

– На триста долларов можно далеко уехать… – задумчиво проговорила Катя.

– Ага – или улететь… – усмехнулся Гоша, явно подразумевая иное, жаргонное значение слова «летать».

– Думаешь, Машка наркотиками балуется? – уцепилась за последнюю Гошину фразу Катя.

– Не, – засмеялся Гоша. – Она на другом горючем летает. На отечественном. Керосинь называется.

– А как там ее сынок? Бориска, кажется?

– Без понятия. Она ничего о нем тогда не говорила – а я и не спрашивал… Да что мы все о Машке! – досадливо воскликнул Гоша. – Лучше расскажи, ты-то как?

Беседа с Гошей продлилась еще минут тридцать: видно было, что ему тоже в этот рождественский вечер идти было некуда. Кате пришлось рассказать многое о себе (в несколько приукрашенном виде, как это водится между старыми, но не близкими друзьями: к примеру, о новом «Фиате» она поведала, а вот о долге за него – нет). Затем пришлось выслушивать Гошины вариации на извечную мужскую тему: «Все бабы стервы, им одни только деньги нужны». Словом, когда она без четверти восемь положила трубку, к полезной информации, прозвучавшей в начале разговора, ничего не прибавилось.

«Где же мне искать Никитку?.. – подумала Катя. – Где он, как он?.. И куда это, интересно, намыливалась ехать полтора года назад Маша?.. Собиралась, вернувшись, купить аж целый аэродром… Что это было – обычная хвастливая болтовня пьющего человека?.. Или у нее имелись какие-то основания?.. И где ее сынок Бориска? Что там с ним?.. И почему никто из «наших» ничего о нем столько лет не слышал?..»

Вопросов-то, вопросов!..

Она так и улеглась в томительной, саднящей ауре этих вопросов.

Но почему-то была уверена: утром, когда она проснется, она будет знать… Нет, не ответы на них – а то, как к ним, этим ответам, можно будет подобраться.

Павел. Следующее утро, 8 января, 10.00

За городом было чудесно. Ночью прошел мягкий снег. Я мысленно поблагодарил герра Лессинга за то, что он назначил мне встречу у себя в особняке на раннее субботнее утро.