Потом тучи расступились. Под нами зиял чёрный кратер, словно выбитый в скалах кулаком гиганта. Вертолёт приближался к тёмному, остекленевшему, покрытому сеткой трещин краю обрыва. Дальше, за нависшими базальтовыми плитами, была пустота; над ней плавали лёгкие завитки пара, оседая по краям пропасти и ниспадая по стенам длинными трепещущими щупальцами. Здесь след исчезал. Я обернулся к Солтыку. Он покачал головой, указывая на аппарат. Радио давно уже умолкло, так как между нами и «Космократором» лежал Мёртвый Лес. Мы были предоставлены самим себе.

Я перевёл рычаг управления. Вертолёт повис над пропастью. Тучи были совсем под нами, ветер от ротора приводил их в лёгкое волнообразное движение. Машина колыхалась, как пробка на волнующейся воде, ротор вращался всё быстрее, не находя опоры в воздушных ямах. И вдруг мы полетели вниз. За стёклами плясали и мчались разрезы геологических слоёв. Двигатель пронзительно выл. Я с трудом преодолевал страшные толчки рычага, вырывавшегося у меня из рук. Постепенно мы начали набирать высоту. За окнами пятились, отступали книзу в клубах пара острые скалистые рёбра. Нельзя было без головокружения смотреть на эту картину. Ничего похожего на обычный горный пейзаж, в течение сотен лет подвергавшийся действию воды и ветра. Среди туч мелькали стены, гладкие, как чёрный лёд. Взор, невольно устремлённый вперёд, скользил по этим страшным обрывам. Мы поднимались, описывая, подобно горному орлу, широкие круги, пока весь кратер не оказался внизу, — чёрный котёл, наполненный тучами.

— Я потерял след, — сказал я Арсеньеву. — Это вулкан? Может быть, тут и кончается труба?

— Не похоже на вулкан. Мы не можем снизиться?

— Нет.

Он придвинул мне карту, на которой красной линией был обозначен проделанный до сих пор путь.

— Труба подходит к пропасти сбоку, как раз по касательной. Надо искать её по другую сторону, там, где, словно сахарные головы, стоят над тучами эти скалы. Видите?

Я кивнул. Вертолёт рванулся и полетел над пропастью к указанному месту. Чёрные скалистые конусы выплывали из такой белой тучи, что она походила на мёрзлый снег. По мере нашего приближения к ней стена кратера словно расширялась. В ней появлялись ниши, впадины, расщелины. Потом в наушниках зазвучал отдалённый тон, а между двумя скалами, образовавшими как бы развалины ворот, открылось большое ущелье. Звук в наушниках был теперь совсем другой: мембрана гудела басом.

Я переглянулся с астрономом: он тоже это слышал, но кивнул мне, чтобы я держался взятого направления. При попытке подняться мы тотчас же утонули в такой густой туче, что контуры скал на экране радароскопа исчезли. Пришлось перевести рычаг, и мы полетели между стенами ущелья, на несколько метров ниже их краёв. Рокот двигателя усиливался, отдаваясь в замкнутом пространстве. Справа обрыв нависал огромным, наполовину отделившимся от скалы балдахином. Сверху на нас упала неподвижная, холодная тень. Когда я миновал опасное место, звук изменился. В нём появился новый тон, похожий на очень отдалённое гуденье. В каких-нибудь ста метрах впереди ущелье круто поворачивало, и высокие стены закрывали всё впереди.

— Вы могли бы приземлиться здесь, на дне? — спросил Арсеньев, напряжённо следивший за стрелкой индукционного прибора. — Тут, кажется, есть что-то интересное.

— Попробую, — ответил я. Мотор утих. Мы медленно спускались. Дно ущелья, усеянное тёмными тенями, выползало вдруг из-за изгибов и уступов и плыло под нами, словно в замедленном фильме. Его покрывали наклонные, надвигающиеся друг на друга каменные плиты с острыми краями, покрытые очень тёмным щебнем. У самого поворота ущелья я заметил полосу почти ровной, голой скалы без всякого щебня. Казалось, будто кто-то нарочно сгрёб весь щебень в стороны, чтобы осталось пустое пространство, окаймлённое грудами чёрного камня. Но тогда я не задумывался над этим странным явлением и только радовался, что мне удастся посадить машину. Я выключил мотор. Ротор начал работать, как парашют. Рассекая пронзительно свистящий воздух, вертолёт спланировал и сел у самой груды чёрных камней. Звук в наушниках стал таким невыносимым, что я сдвинул их. Арсеньев, первым наладив свой шлем, вышел из кабины; за ним последовали Солтык, Райнер и я.

— Магнетит, — сказал Райнер, подняв кусок камня. — Высокопроцентная железная руда.

— Ага, вот почему аппарат так гудел! — заметил я. Арсеньев наклонился, вошёл под широко расставленные шасси вертолёта, снял индукционный аппарат и воткнул вилку его кабеля в розетку на своём скафандре, затем, подняв прибор, начал описывать круги его узким устьем. Поймав след, он большими шагами, легко перепрыгивая с камня на камень, двинулся в ущелье тем путём, которым мы летели. Я бросился за ним. С обеих сторон поднимались отвесные стены. Тучи оседали на краях пропасти, окутывали их и наполняли ущелье странным рассеянным светом.

— Этот звук давала руда, мы на ложном следу, — сказал я Арсеньеву, догоняя его.

— Тут есть ещё кое-что, кроме этого проклятого магнетита, — возразил он, потом резко свернул в сторону и начал карабкаться на огромную каменную глыбу, загораживавшую путь. Дальше глыба ниспадала отвесно.

— Там не пройти, — сказал я, но Арсеньев шёл всё дальше. Я сделал ещё шаг и увидел в тени выступа, заслонившего нам половину неба, что-то вроде узкой площадочки. Едва очутившись на ней, я почувствовал, что здесь теплее. Ещё несколько шагов, и появилось как бы устье огромного тоннеля. Среди хаотически нагромождённых камней можно было только догадываться о его округлых очертаниях. Здесь был полумрак; Арсеньев достал ручной фонарик и включил его. В просветах между глыбами что-то заблестело. Я навалился на ближайший камень, а когда его удалось сдвинуть, начал откатывать и другие, пока не обнажился изломанный, смятый пласт волнистого железа. Арсеньев переложил фонарик в левую руку, правой взял индукционный аппарат и приблизил его к скалистой преграде.

— Сюда бы нужно прийти со специальным оборудованием, — заметил Солтык, — чтобы отвалить камни.

— Может быть, это дорога?.. Их дорога? — спросил я.

— Это не дорога, — сказал астроном. Он вскарабкался наверх по осыпающимся камням и осветил расщелины в скале.

— Это труба... — добавил он.

— Труба?

— Да. Разорванная каким-то катаклизмом. Разрушенная.

— Разрушенная? — повторил я, ошеломлённый. Я стоял среди хаотически нагромождённых глыб. Контур тоннеля терялся в них. Только отойдя на несколько шагов, я увидел в этих угловатых «обломках тоннель, который шёл здесь в виде прерывистой овальной линии. Арсеньев спустился к нам с аппаратом, перекинутым через плечо.

— Труба, по следу которой мы летели, обрывается где-то здесь, в стене кратера, — указал он в ту сторону, откуда мы прилетели. — Она совершенно глухая, мёртвая... В ней нет даже самого слабого тока. Акустический след, который мы слышали в полёте, — это только электрическое эхо, отражённое металлическими стенками. А вот эта часть, — он указал на каменную баррикаду, — работает. Хотите послушать? — и он подал мне конец кабеля, направив в то же время аппарат ко входу в тоннель.