— Да ведь это... — начал я, но Арсеньев прервал меня:

— Пожалуйста, не говорите!

Он подал кабель Солтыку, чтобы тот тоже услышал идущие из глубины звуки.

— Ну, теперь скажите, что это вам напоминает.

— Лампы под током! — вскричали мы в один голос, словно уговорившись. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Свет фонаря отбрасывал на мрачную скалистую стену наши тени — силуэты сгорбившихся великанов с треугольными головами — и отражался в металлических шлемах.

— Да, — произнёс астроном. — Это звук, издаваемый катодными лампами, когда в них идёт ток.

— Но что тут могут делать лампы и где они? В трубе?

Арсеньев пожал плечами. Сев на корточки, я приподнял несколько плоских глыб, на которых мы стояли. Нижняя часть их была погружена в тёмный ил. Я прикоснулся к нему: пальцы утонули в вязкой массе. Мне стало противно, и я хотел уже подняться, как вдруг рука наткнулась на какой-то большой и твёрдый предмет. Я напрягся и вытащил из-под камня что-то вроде обломанной ветки. Но это, собственно говоря, было мало похоже на обыкновенную ветку. Это был короткий, довольно толстый цилиндр, из которого выступали три более тонких, а каждый из них, в свою очередь, тоже разветвлялся, так что в конце концов получался пучок тонких, гибких прутьев. Всё вместе весило килограммов пятнадцать и было с метр длиною, а у основания самого толстого из цилиндров виднелись концентрические слои металла, попеременно серые и жёлтые.

— Какая-то алюминиевая верба, — сказал я. — Посмотрите, профессор.

Арсеньев осматривал мою находку с величайшим любопытством: брал в пальцы каждую веточку, подносил к ней электрометр, но всё безрезультатно. Потом он огляделся вокруг.

— Полетим дальше над ущельем по следу трубы.

— Этот чёртов магнетит будет сильно мешать, — заметил я.

— Ничего, зато труба теперь отзывается собственным голосом.

Мы вернулись к вертолёту. Тут Арсеньев остановился и влез на высокую глыбу.

— Подождите, я должен это исследовать...

Включив аппарат, он начал обходить место посадки.

— Труба лежит здесь совсем неглубоко... и это пустое пространство... Не знаю почему, но всё это мне не нравится... Не понимаю... — Он говорил отрывисто, словно только себе самому.

— Доктор, — обратился он вдруг к Райнеру, — как вы думаете, может ли вот та пропасть быть погасшим вулканом?

— На Земле, судя по горным породам, я ответил бы, что это исключено... обвалы тоже дают совсем другую картину... Но здесь я могу сказать только одно: не знаю.

— Почему труба подходит к поверхности? Случайно ли это?

— Кажется, я понимаю, что вас удивляет, — сказал Солтык. — Труба должна лежать глубже, не правда ли? Если бы мне как инженеру пришлось устанавливать такой крупный силовой проводник, я заложил бы его на глубине не менее шести метров.

— Я думал не только об этом, — произнёс Арсеньев, — но и это странно... странно... — повторил он. — Невольно приходит в голову предположение, что сначала была проложена труба, а потом... рельеф местности изменился...

— Вы хотите сказать, что труба была проложена, когда не было ещё ни кратера, ни ущелья? — спросил я.

— Вот именно. Знаете что, пойдёмте к тому большому валуну; может быть, оттуда будет виднее.

Мы прошли несколько сот шагов по тёмным камням. Я шёл быстрее других и первым очутился в суживающемся каменном горле. Ниже, ещё метров через двести, ущелье кончалось. В рамке тёмных скал светлела обширная долина, в центре которой лежало озеро. Чёрная неподвижная поверхность воды с торчащими довольно далеко от берега острыми утёсами шла вдаль, затянутая лёгким, как дымка, туманом. Со всех сторон спускались осыпи, окружая озеро огромной крутой воронкой. Среди каменных глыб и изломов группами торчали зубчатые скалистые шпили. Справа на тёмном фоне склонов выделялся белый кружок. Кто-то подошёл так близко, что задел меня за плечо, но я не обратил внимания. Это оказался Арсеньев, и мы почти одновременно с ним поднесли к глазам бинокли.

Я несколько раз зажмурился, так как мне показалось, что я ошибся. Но нет, резкость была прекрасная, и бинокль в порядке...

Среди крутых обрывов стоял Белый Шар. Точнее, это был гладкий свод, возвышавшийся среди каменных глыб математически точной линией, сплошной и чёткой, без всякого следа неровностей. Он очень резко выделялся в этом хаосе каменных обломков.

— Удастся вам посадить там машину? — спросил Арсеньев.

Я ответил не сразу, определяя расстояние в бинокль. Повсюду утёс на утёсе, торчащие острые края, повсюду тянутся нескончаемые ряды глыб, входящие тёмными осыпями в ущелье. Кое-где одни обломки торчали на других в таком необычном положении, что стоило отвести от них глаза, как начинало казаться, что они теряют равновесие и падают.

— Приземляться здесь опасно, — сказал я. — Если глыбы поползут, машина перевернётся. Ротор может погнуться. А если пойти туда пешком? Это недалеко, — не больше трёх километров.

— Не знаю, не лучше ли вернуться на ракету, — медленно проговорил Арсеньев. — Жаль, что у нас нет гидропланного шасси... Можно было бы сесть на озеро.

Он думал о надувных резиновых шарах, на которых вертолёт может опускаться на воду. Мы оставили их в ракете, чтобы не брать лишней тяжести.

— Возвращаться сейчас на ракету? — воскликнул я. — Сейчас, когда мы так близки к решению загадки?

— Решение загадки вовсе не кажется мне таким близким...

Остальные собрались вокруг нас и оглядывали в бинокли огромную каменную пустыню. Арсеньев опустил индукционный аппарат к земле и водил вокруг себя его устьем.

— Труба, кажется, действительно опускается туда, к этому шару, — сказал он. — Но слышимость очень плохая, мешает магнетит...

Высокие осыпи железной руды, начинаясь от ущелья, покрывали склон суживающимся книзу клином. Далее камни становились светлее, как и по всей долине. Арсеньев вскинул аппарат на спину и прикрепил его к широкому плечевому ремню.

— Ну что ж, пойдёмте... Ведите, пилот!

Чем ниже мы спускались, тем хаотичнее становилось окружение. Камни, выскальзывая из-под ног, увлекали с собою другие. Оглянувшись, я уже не увидел вертолёта: он скрылся в глубине ущелья.

Склон становился круче, и идти было всё труднее. Камни летели вниз от одного прикосновения. Один раз большая груда их стремительно рухнула вместе со мной, но я успел отскочить в сторону, на плиту, опирающуюся о ребро склона. Утомительный спуск затягивался. Мы уже миновали нижнюю границу магнетитов, и вся поверхность осыпей мерцала теперь мелкими кварцевыми искорками, словно шевелилась.

— Постойте-ка, — сказал Арсеньев и снова взялся за аппарат, направляя его вертикально к земле.

— Труба недалеко, но... — Не договорив, он подошёл и подал мне кабель. Я включил его — и вздрогнул: таким близким и сильным было это равномерное гуденье. Арсеньев взглянул вверх, словно определяя расстояние, отделяющее нас от ущелья, и двинулся вперёд. Белый Шар постепенно приближался. Трудно было определить его высоту: слева торчали четыре скалистых шпиля, справа сгрудились остроконечные обелиски, окружённые выветрившимися обломками. Между нами и шаром темнел узкий залив. Воды озера вдавались тут в сушу чёрным языком, вонзавшимся в крутые осыпи. Противоположный берег был покрыт растрескавшимися каменными глыбами и мрачно сверкавшими, вставшими почти дыбом плитами. Вдруг астроном остановился.