Среди них был один парень, бухгалтер, к которому я сразу почувствовал симпатию. Его звали Пэдди Мэхоуни. Он происходил из семьи ирландских католиков и потому был человеком достаточно ограниченным, к тому же большим спорщиком, и вообще обладал неуживчивым, вздорным характером — обычно все эти качества меня совсем не вдохновляют, но я был родом из Четырнадцатого округа, а он родился и вырос в Грин-Пойнте, и потому мы быстро сблизились. Стоило Тони и шефу уйти, как Пэдди тут же оказывался у моего стола, готовый хоть весь день провести в жалобах на постоянные удары судьбы.

В среду утром я нашел у себя на столе телеграмму: «Срочно нужны пятьдесят долларов — еще в пути. Пожалуйста, вышли немедленно».

Как только Тони пришел, я сразу же показал ему телеграмму.

— Что будешь делать? — спросил он.

— Хотел бы я знать.

— Надеюсь, не собираешься переводить деньги… после всего, что они сделали?

Я смущенно взглянул на него:

— Боюсь, у меня нет другого выхода.

— Не будь идиотом, — сказал Тони. — Пусть пожнут, что посеяли.

Я надеялся, что он предложит мне аванс. Не дождавшись, вернулся к работе, не переставая думать, где достать необходимую сумму. Тони был моей единственной надеждой, но приставать к нему с новыми просьбами не хотелось. Он и так достаточно для меня сделал.

После ленча, который Тони обычно проводил в компании дружков по партии в одном из баров Гринич-Виллидж, он ввалился в офис, дымя огромной сигарой и распространяя по всему помещению крепкий запах спиртного. Улыбался он широкой улыбкой — прямо до ушей, я помнил эту улыбку еще по школе — она появлялась на его лице всякий раз перед очередной проделкой.

— Ну, как дела? — спросил он. — Привыкаешь понемногу? Правда неплохая работенка?

Швырнув шляпу за спину, Тони тяжело опустился на вращающийся стул и водрузил ноги на стол. Сделав очередную долгую затяжку, он произнес, слегка повернув голову в мою сторону:

— Я не очень-то разбираюсь в женщинах, Генри. По натуре я убежденный холостяк. А вот ты другой. Тебя не пугают сложности, которые неизбежно возникают в общении с ними. Когда сегодня утром ты показал мне телеграмму, я подумал, что надо быть круглым дураком, чтобы послать им деньги. Теперь я так не думаю. Тебе нужна помощь, и только я могу ее оказать. Позволь мне одолжить тебе деньги. Выдать вперед жалованье я не могу… слишком недавно ты у нас работаешь. Возникнут ненужные разговоры. — Тони полез в карман и вытащил бумажник. — Можешь, если хочешь, отдавать по пять баксов в неделю. Но не позволяй больше себя доить! Будь потверже!

Мы перекинулись еще несколькими словами, и Тони собрался уходить.

— Думаю, пора сваливать. Все, что нужно, я уже сделал. Если возникнут проблемы, звони.

— Куда? — спросил я.

— Пэдди скажет.

Со временем душевная боль ослабела. Тони заваливал меня работой — и, думаю, делал это сознательно. И еще представил главному садовнику. По его словам, мне предстояло со временем написать буклет о растениях, кустарниках и деревьях главного парка. Садовник мог просветить меня во многих вопросах.

Каждый день я ждал новой телеграммы, даже не мечтая получить в скором времени письмо. Возвращаться после работы в квартиру, где я потерпел столь сокрушительное поражение, было неприятно, кроме того, я опять оказался в сложном финансовом положении и потому попросился пожить у родителей. Они охотно согласились, хотя поступок Моны им был непонятен. Я попытался объяснить, что мы все спланировали заранее и я присоединюсь к ней позже, и так далее и тому подобное. Они не поверили, по виду не показали, желая уберечь меня от дальнейшего унижения.

Итак, я переехал к родителям. На улицу ранних скорбей. У меня снова был тот же письменный стол, что и в школе. (Впрочем, я так и не сел за него.) Свои вещи я принес в одном чемодане, не взяв с собой ни одной книги.

Пришлось истратить еще несколько долларов на телеграмму Моне, в ней я сообщил, что переехал к родным, и просил слать почту на работу.

Как Тони и предполагал, вторая телеграмма не заставила себя ждать. Теперь моим дамам потребовались деньги на еду и жилье. Никакой работы они пока не нашли. Вскоре я получил и письмо, довольно краткое, в нем сообщалось, как они счастливы: Париж — просто чудо, и мне следует поскорее присоединиться к ним. Ни слова о том, как им удается сводить концы с концами.

— Что они там, хорошо проводят время? — спрашивал Тони. — Денег больше не клянчат?

О второй телеграмме я ничего ему не сказал. На этот раз пришлось раскошелиться моему дяде, спекулирующему театральными билетами.

— Иногда меня самого тянет в Париж, — признался Тони. — Не сомневаюсь, мы с тобой там недурно провели бы время.

Помимо ежедневной рутинной работы, мне приходилось выполнять и разные поручения. Иногда нашему шефу следовало произносить по разным поводам речи, а писать их у него не было времени. Сочинение речей входило в обязанности Тони. После того как Тони полностью выкладывался, он передавал текст мне и я добавлял несколько красочных штрихов.

Но сочинение речей меня не вдохновляло. Гораздо интереснее было беседовать с садовником, занося в блокнот информацию для «садоводческого» буклета — так именовал я будущую книгу.

Вскоре работы стало поменьше. Тони частенько даже не показывался в конторе. Стоило шефу уехать, как деятельность коллектива замирала. В конторе нас было всего человек семь, и мы великолепно проводили время, перекидываясь на рабочем месте в картишки, травя анекдоты, распевая песни, а иногда даже играя в прятки. Что касается меня, то периоды безделья я переносил тяжело. Ни с одним из коллег, кроме Пэдди Мэхоуни, разговаривать было просто не о чем. Только с Пэдди завязывались интересные беседы. Впрочем, высоких материй мы не касались. Разговоры наши крутились вокруг жизни в Четырнадцатом округе и постепенно сводились к рассказам, как он играл с друзьями на бильярде, кутил и резался в карты. Мы с упоением произносили названия улиц: Мойе, Тен Айк, Консилья, Дево, Гумбольдт… вновь мысленно бродили по ним, играли в те же игры, что и в детстве, — под палящим солнцем или в сырых подвалах, при тусклом свете фонарей или в бочках у быстрой реки…

Особенно восхищал Пэдди и тем самым подогревал его дружеские чувства мой писательский дар. Когда я сидел за машинкой, пусть даже печатая рядовое письмо, он застывал в дверях, глядя на меня, как на живое чудо.

— Чем занимаешься? Все кропаешь? — говорил он, подразумевая процесс сочинительства.

Иногда он какое-то время стоял молча, а потом деликатно осведомлялся:

— Ты очень занят?

Если я отвечал: «вовсе нет», Пэдди продолжал:

— Я вот тут подумал… Помнишь бар на углу Вит-авеню и Гранд-стрит?

— Конечно. А что?

— Туда захаживал один тип… тоже писатель, как и ты. Сочинял сериалы, но сначала ему надо было как следует набраться.