– Ты не можешь помочь мне, Эхо, – прошептал он, умирая. – И никогда не могла.

А в следующую секунду я уже стояла на коленях в снегу. Передо мной умирал не Хэл, а Родя. Брат задыхался, хрипел разорванным горлом, окрашивая белый снег красной кровью. У меня перехватило дыхание. Я обернулась и увидела охваченный огнем книжный магазин, а за окном – лицо запертого внутри отца. «Папа!», – закричала я и побежала к нему. Потом все исчезло. Я оказалась в темной комнате за обсидиановой дверью. Сверкающие подвески сорвались с нитей и полетели навстречу, разрывая меня на куски. Но я протиснулась сквозь эти падающие звезды и подошла к странно жужжащим часам, за стеклом которых увидела перекошенное, с широко раскрытыми от ужаса глазами, лицо Хэла.

Я проснулась от того, что в темноте кто-то плакал. Меня била дрожь, но не от холода. Кошмар сна мучил меня наяву. Я и раньше подозревала, что волк просто не может так плакать, теперь же была в этом абсолютно уверена.

Не может такого быть, просто не может.

Преодолевая страх, я протянула руку к лежащему под одеялом волку, но вместо шерсти пальцы нащупали человеческую руку.

Тот, кому принадлежала эта рука, от моего прикосновения проснулся. На мгновение в спальне повисла звенящая тишина.

– Не прикасайся ко мне, – раздался хриплый, отчаянный шепот. – Ты не должна прикасаться ко мне.

Но я не отстранилась. И не убрала руку. Сердце билось так бешено, словно готово было разорваться. Прозвучавший голос показался мне знакомым.

Но где и когда я могла его слышать?

– Отпусти меня, Эхо. Прошу тебя.

Я его отпустила.

Я не хотела засыпать.

Но, проснувшись рано утром, я обнаружила, что вторая половина кровати пуста, постель на ней смята, а сверху бесформенной грудой валяется сброшенная полотняная рубашка.

Мне казалось, что я все еще ощущаю тепло руки, на которую наткнулась ночью, и стальные шарики мускулов под гладкой кожей.

– Волк? – позвала я, обращаясь в холодный серый рассвет.

Никто мне не ответил.

Я встала с кровати и быстро оделась. В комнате было холодно, а в доме – тихо. Словно он, затаив дыхание, ждал моих дальнейших действий.

Я прошла по коридору, стены которого были сделаны сегодня из увядающих роз, в оранжерею и забилась на стул у окна, спрятанный за большим разлапистым папоротником. За стеклом виднелся зимний лес: голые черные ветви, обведенные белыми снежными контурами.

Год почти подошел к концу. Осталось всего два дня – сегодня и завтра.

А я так и не смогла помочь волку.

И все же…

Рука, которой я сегодня коснулась.

Голос, который явно знаком мне.

Я знаю, знаю, знаю этот голос!

«Ты не можешь мне помочь, Эхо. И никогда не могла».

Это слова волка, когда я застала его во время охоты в саду. Но те же самые слова сказал мне и Хэл – сразу после того, как закончил играть в заброшенном концертном зале.

«Задавай правильные вопросы», – вновь подсказала спрятавшаяся в глубине памяти огненная женщина.

И я разорвала затянувшийся у меня в голове невидимый узел, чтобы попробовать потянуть за концы ниточек.

Я стала спрашивать себя:

«Почему мне запрещено смотреть на волка ночью? Что на самом деле случится с ним, когда закончится год? Кто такая она, собравшая этот дом и что ей было нужно от волка?»

Я прислонилась разгоряченным лбом к холодному, сразу затуманившемуся от дыхания стеклу.

Прислонилась и продолжала спрашивать себя:

«Почему Хэл оказался запертым в зеркальных книгах? Почему в одной из таких книг заперты его воспоминания? Что случилось с ним тогда в лесу?

И почему я здесь всегда натыкаюсь на лес?»

Снаружи повалил снег, превращая весь мир в размытое мутно-белое пятно. В нем исчез зимний лес. Я закрыла глаза и осмелилась задать себе вопрос, который мучил и страшил:

«А что, если Хэл – это волк, а волк – это Хэл?»

Внезапно комната вздрогнула. Ее расколола пробежавшая по полу трещина. Грустно попрощавшись с любимым папоротником, я вышла за дверь. За моей спиной она сразу же исчезла, провалившись вместе с оранжереей в бездонную пропасть.

«Ищи правду, – сказала мне тогда огненная женщина. – Если найдешь ее, то сможешь увидеть то, что скрыто чарами».

В доме оставалась лишь одна комната, которую я никогда еще толком не исследовала. Пришло время вернуться туда и снова встретиться лицом к лицу с тем, что внушает мне ужас.

Мои ноги сами привели меня к обсидиановой двери – глянцевой и непрозрачной, словно чернильная лужа.

Я прикоснулась пальцами к холодному металлу часов с компасом, которые подарил мне Родя. Как и всегда в Доме-Под-Горой, они исправно продолжали идти. Их ровное тиканье добавляло мне смелости.

Чувствуя, как сердце клокочет в груди, я толкнула черную дверь ладонью. Она отворилась, и передо мной замерцала россыпь висящих в темной пустоте хрустальных подвесок. Я шагнула внутрь.

Меня оглушила царившая здесь тишина. Хрустальные подвески вращались на невидимых нитях – крошечные птицы и звери, пульсирующие огненные шарики, мерцающие звездочки. Они были очень красивыми, но почему-то очень сильно пугали меня.

Я медленно шла вперед. Хрустальные подвески задевали мне плечи, легко разрезая платье. Несколько раз они задели также и правую, гладкую сторону моего лица. Я прикрыла ее ладонью, чтобы уберечь от порезов.

Возникло ощущение, что комната намного больше, чем казалось в первый раз. Темнота вокруг была густой и плотной, словно черный бархат. Мерцающие подвески и шарики не разгоняли ее – напротив, от них тьма казалась еще глубже. Я попыталась присмотреться к тому, на чем держатся в пустоте хрустальные фигурки. Оказалось, что они подвешены на золотых ниточках. Их плели когда-то пауки, а я сшивала ими красные шнуры, чтобы связать комнаты. Чем дальше я шла, тем сильнее ощущала себя потерянной во времени и пространстве, понемногу оставляющий память, душу, постепенно растворяясь в этой колдовской тьме.

И вдруг я добралась до задней стены комнаты и очутилась перед теми самыми странными часами, что так давно виделись мне в кошмарах. Только теперь я отняла от лица правую ладонь – ее тыльная сторона была покрыта кровоточащими порезами.