А вдруг не всё проверили? Вдруг какой-нибудь анализ пропустили и теперь нам грозят последствия в виде какой-нибудь желудочной язвы или еще что похуже?! Останавливаюсь у обочины и выскакиваю вслед за Лилей – самому уже плохо, только от одного ее вида.

Согнувшись и опираясь о машину, моя малышка содрогается в рвотном позыве.

– Черт… Прости… – задыхаясь, шепчет, жестом показывая мне, чтоб принес воды.

Изо всех сил стараясь не паниковать, я открываю заднюю дверцу и достаю бутылку с водой. По недавней привычке нюхаю и пробую сам, а затем даю Лиле. Ту уже перестало тошнить. Прикрыв глаза и вздрагивая, она стоит, прислонившись к передней дверце.

– Забираем Машу и немедленно в клинику, на новое обследование… – говорю безапеляционно, слишком строгим для моего реального состояния голоса.

Глотая и не открывая глаз, Лиля показывает мне рукой, что нет, мол, не надо.

– Что значит, «не надо»?! – возмущаюсь я. – Ты с ума сошла? Кого тошнит просто так, на улице?! Тебя ведь никогда раньше не укачивало в машине!

– У-ка-чивало… – судорожно глотнув в последний раз и отдышавшись, отвечает она. Похоже, теперь у нее началась икота. – Когда беременная была. На ранних сроках…

– Ну, так то беременная! Сейчас же ты не бе…

Я захлопываю рот так резко, что чуть не прикусываю язык. Вдруг становится трудно дышать, и расслабляю галстук на шее.

– Охренеть… – прислоняюсь спиной к машине рядом с ней. – Что… серьезно?

Она неловко пожимает плечами.

– Похоже, моему высшему образованию кирдык.

Я машинально морщусь в ответ на это простонародное словечко и по привычке уже хочу высказать Лиле свое «фи»… как вдруг до меня обрушивается то, что она сейчас сказала. В полной мере.

– Ты… ты… – отчего-то я забываю это слово. А когда вспоминаю, не могу произнести его вслух. Просто молча стою и задыхаюсь от навалившихся новостей.

Лиля в подозрении сужает глаза.

– Надеюсь, в этот раз ты не отправишь меня на аборт?

Опомнившись, я подхватываю ее за талию и прижимаю к себе – так что почти отрываю от земли.

– Даже слова этого не хочу слышать!

Она хитро улыбается, высвобождаясь.

– «Кирдык» лучше?

– Раз в сто. Тем более, никакого кирдыка и не будет. Заочный факультет никто не отменял.

Я смотрю на нее и до сих пор не могу поверить. Что я сделал, чтобы заслужить еще и второго ребенка от любимой женщины?

– Ну вот и хорошо, – она с облегчением вздыхает. – Хоть не будут меня «тетенькой» называть.

Я резко возвращаюсь на землю.

– Это кто это тебя «тетенькой» называл?

– Да так, неважно… – она отмахивается, но я точно знаю, что рано или поздно я всё выясню, и тому, кто посмел обидеть мою Лилю, ох как не поздоровится…

– Маша знает? – меняю я тему.

Лиля крутит головой.

– Никто не знает. Только мы с тобой. Кстати, я подумала… Может, ты расскажешь ей – как-нибудь по-умному. По-профессорски. А то я боюсь, она будет ревновать. Или пугаться.

– Конечно, расскажу, – уверенно обещаю ей. – Сегодня же вечером.

И всю дорогу до университета лихорадочно вспоминаю, какие знаю книги по детской психологии, чтобы перелопатить их до вечера, делая вид, что всё это из моей жизненной копилки знаний. Потому что на самом деле, знаний у меня в этой области никаких. Сам не понимаю, как я с родной дочкой научился общаться…

А вдруг сын родится?! – уже в легкой панике, я хватаю ртом воздух. Там же, небось, всё по-другому – воспитание, образование… как-то еще и мужиком надо вырастить… Кодекс чести, благородство, и при этом умение крутиться и зарабатывать… С девочками легче, и с большими, и с теми, кто постарше – гаркнул разок, и все слушаются. Приголубил – и все довольны.

Ничего… – успокаиваю себя, никак не показывая своего волнения. У них в семье мальчиков в обозримом прошлом нет. Значит, и у Лили, скорее всего, второй тоже дочка родится…

Облегченно вздыхая, я оглядываюсь на чуть бледную от токсикоза, но уже вполне довольную и даже какую-то… лучащуюся жену. И от одного ее вида так спокойно и хорошо на душе становится, что я полностью прихожу в себя. Ничего, думаю… Как-нибудь всё уладится… И не такое разруливали.

Я беру Лилю за руку, переплетаю свои пальцы с ее – прохладными и тоненькими – и уже аккуратно и степенно, как отец большого семейства, выруливаю на трассу.

Гонять, как раньше, мне теперь точно ни к лицу.

Лиля

– Артём! – ору сыну, сложив руки рупором. – Артём, не вздумай снимать шлем!

– Ну, мааам… Мне жарко… – ноет издалека мое сокровище, действительно нелепо выглядящее в одних купальных шортах и громоздком велосипедном шлеме.

– Да ерунда, пусть снимает… – лениво тянет Саша из-под газеты, которой прикрыл от солнца лицо. – Тут же грунтовка, а не асфальт... Пацаны вон все просто так гоняют.

При слове «пацаны» Масюня, которой только на прошлой неделе исполнилось четырнадцать, возмущенно выпрямляется на своем топчане, забывая даже про телефон. Она делает это каждый раз, когда дело касается темы местных мальчиков – с весьма подозрительным постоянством.

– Эти «пацаны» – деревенщина, папа! – заявляет, комично наморщив носик. – Не надо, чтобы Артёмка брал с них пример! Вот завтра они при нем начнут матом ругаться – ты тоже скажешь «ерунда»? А если купаться в озеро полезут, ему тоже с ними можно?!

Я закашливаюсь. Как хорошо, что Саша при ней еще не разу по матушке не выражался! А то он умеет так, что ее нежные ушки в трубочку бы завернулись.

– Можно… – так же лениво, не снимая газеты, отвечает мой муж. – Он плавать умеет.

– А если там водовороты?! А если…

– Тшш… – затыкает он эту тараторку – каким-то волшебным образом, без повышения тона, давая понять, что все, хватит. – Тебе тоже можно, кстати, – спустя пару секунд, подумав, добавляет. – Но под присмотром. Маминым или бабушки.

Масюня краснеет, как спелая малина.

– Еще чего! Больно надо! – и, демонстративно фыркая, вскакивает и топает обратно в дом, который на два летних месяца вот уже который год становился нашим.

Я давлю смешок, вытягиваюсь на топчане и придвигаюсь к мужу.

– И как зовут этого «больно надо»? – шепотом спрашиваюсь, приподнимая газету.

– Вроде как Руслан… блондинчик такой, с угольным загаром… Но я могу ошибаться, – Саша открывает глаза, поворачивается и устраивается на боку, накрывая газетой уже нас обоих. В образовавшемся «домике» уютно и почти темно. А, самое главное, можно поцеловаться, незаметно для глаз окружающих.