На улице было уже темно. Люминесцентные лампы мертво светили сквозь черную листву.

– Куда мы направляемся? – спросил я.

– В центр, конечно... Не хватайте меня под руку, жарко... Драться вы хоть умеете?

– Умею.

– Это хорошо, я люблю смотреть.

– Смотреть я тоже люблю...

Народу на улицах было гораздо больше, чем днем. Под деревьями, среди кустов, в воротах группами по нескольку человек торчали какие-то неприкаянные люди. Они остервенело курили трещащие синтетические сигареты, гоготали, небрежно и часто отплевывались и громко разговаривали грубыми голосами. Над каждой группой висел гомон радиоприемников. Под одним фонарем стучало банджо, и двое подростков, корчась и изгибаясь, отчаянно вскрикивая, плясали модный фляг, танец большой красоты, когда умеешь его танцевать. Подростки умели. Вокруг стояла компания, тоже отчаянно вскрикивала и ритмично била в ладоши.

– Может быть, станцуем? – предложил я Вузи.

– Нет уж... – прошипела она, схватила меня за руку и пошла быстрее.

– А почему нет? Вы не умеете фляг?

– Я лучше с крокодилами буду плясать, чем с этими...

– Напрасно, – сказал я. – Ребята как ребята.

– Да, каждый в отдельности, – сказала Вузи с нервным смешком. – И днем.

Они торчали на перекрестках, толпились под фонарями, угловатые, прокуренные, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и бумажек от конфет. Нервные и нарочито меланхоличные. Жаждущие, поминутно озирающиеся, сутуловатые. Они ужасно не хотели походить на остальной мир и в то же время старательно подражали друг другу и двум-трем популярным киногероям. Их было не так уж и много, но они бросались в глаза, и мне казалось, что каждый город и весь мир заполнены ими, – может быть, потому, что каждый город и весь мир принадлежали им по праву. И они были полны для меня какой-то темной тайны. Ведь я сам простаивал когда-то вечера с компанией приятелей, пока не нашлись умелые люди, которые увели нас с улицы, и потом много-много раз видел такие же компании во всех городах земного шара, где умелых людей не хватало. Но я так никогда и не смог понять до конца, какая сила отрывает, отвращает, уводит этих ребят от хороших книг, которых так много, от спортивных залов, которых предостаточно в этом городе, от обыкновенных телевизоров, наконец, и гонит на вечерние улицы с сигаретой в зубах и транзистором в ухе – стоять, сплевывать (подальше), гоготать (попротивнее) и ничего не делать. Наверное, в пятнадцать лет из всех благ мира истинно привлекательным кажется только одно: ощущение собственной значимости и способность вызывать всеобщее восхищение или, по крайней мере, привлекать внимание. Все же остальное представляется невыносимо скучным и занудным, и в том числе, а может быть, и в особенности, те пути достижения желаемого, которые предлагает усталый и раздраженный мир взрослых...

– А вот здесь живет старый Руэн, – сказала Вузи. – У него каждый вечер новая. Устроился так, старый хрыч, что они к нему сами ходят. Во время заварушки ему оторвало ногу... Видите, у него света нет, радиолу слушают. А ведь страшный как смертный грех!

– Хорошо тому живется, у кого одна нога... – рассеянно сказал я.

Она, конечно, захихикала и продолжала:

– А вот тут живет Сус. Он рыбарь. Вот это парень!

– Рыбарь? – сказал я. – И чем же он занимается, этот Сус-рыбарь?

– Рыбарит. Что делают рыбари? Рыбарят! Или вы спрашиваете, где он служит?

– Нет, я спрашиваю, где он рыбарит.

– В метро... – Она вдруг запнулась. – Слушайте, а вы сами не рыбарь?

– Я? А что, заметно?

– Что-то в вас есть, я сразу заметила. Знаем мы этих пчелок, которые кусают в спину.

– Неужели? – сказал я.

Она взяла меня под руку.

– Расскажите что-нибудь, – сказала она, подлащиваясь. – У меня никогда не было знакомых рыбарей. Вы ведь мне что-нибудь расскажете?

– А как же... Рассказать про летчика и корову?

Она подергала меня за локоть.

– Нет, правда...

– Какой жаркий вечер! – сказал я. – Хорошо, что вы сняли с меня пиджак.

– Все равно ведь все знают. И Сус рассказывает, и другие...

– Вот как? – спросил я с интересом. – И что же рассказывает Сус?

Она сразу отпустила мою руку.

– Я сама не слыхала... Девчонки рассказывали.

– И что же рассказывали девчонки?

– Ну... мало ли что... Может быть, они врут все. Может, Сус вовсе тут ни при чем...

– Гм... – сказал я.

– Ты только не подумай про Суса, он хороший парень и очень молчаливый.

– Чего ради я стану думать про Суса? – сказал я, чтобы ее успокоить. – Я его и в глаза не видел.

Она опять взяла меня под руку и с энтузиазмом сказала, что сейчас мы выпьем.

– Сейчас самое время нам с тобой выпить, – сказала она.

Она уже прочно была со мной на «ты». Мы свернули за угол и вышли на магистраль. Здесь было светлее, чем днем. Сияли лампы, светились стены, разноцветными огнями полыхали витрины. Это был, вероятно, один из кругов Амадова рая. Но я представлял себе все это как-то иначе. Я ожидал ревущие оркестры, кривляющиеся пары, полуголых и голых людей. А здесь было довольно спокойно. Народу было много, и, по-моему, все были пьяны, но все были отлично и разнообразно одеты, и все были веселы. И почти все курили. Ветра не было ни малейшего, и волны сизого табачного дыма качались вокруг ламп и фонарей, как в накуренной комнате. Вузи затащила меня в какое-то заведение, высмотрела знакомых и удрала, пообещав найти меня позже. Народ в заведении стоял стеной. Меня прижали к стойке, и я опомниться не успел, как проглотил рюмку горькой. Пожилой коричневый дядя с желтыми белками гудел мне в лицо:

– ...Куэн повредил ногу, так? Брош пошел в артики и теперь никуда не годен. Это уже трое, так? А справа у них нет никого, Финни у них справа, а это еще хуже, чем никого. Официант он, вот и все. Так?

– Что вы пьете? – спросил я.

– Я вообще не пью, – с достоинством ответил коричневый, дыша сивухой. – У меня желтуха. Слыхали про такое?

Позади меня кто-то сверзился с табурета. Шум то стихал, то усиливался. Коричневый, надсаживаясь, выкрикивал историю про какого-то типа, который на работе повредил шланг и чуть не умер от свежего воздуха. Понять что-нибудь было трудно, потому что разнообразные истории выкрикивались со всех сторон.

– ...Он, дурак, успокоился и ушел, а она вызвала грузотакси, погрузила его барахло и велела свезти за город и там все вывалить...

– ...А я твой телевизор к себе и в сортир не повешу. Лучше «Омеги» все равно ничего не придумать, у меня есть сосед, инженер, он так прямо и говорит. Лучше, говорит, «Омеги» ничего не придумать...