– Ну разве он не славный? – с трепетом в голосе произнес Дин, повернувшись ко мне. – Влезай, приятель, мы тебя отсюда вывезем.

Малыш почуял выгоду. Он сказал, что в Туларе, Калифорния, у него есть тетушка, которая держит бакалейную лавку, и как только мы туда доберемся, он раздобудет для нас немного денег. Дин едва не свалился на пол от смеха, так все это походило на историю с пареньком из Северной Каролины.

– Да! Да! – орал он. – У всех у нас есть тетушки! Ладно, поехали, поглядим, что за тетушки, дядюшки и бакалейные лавки на этой дороге!!

Так у нас появился новый пассажир, и оказался он совсем неплохим малым. Он не вымолвил ни слова – сидел и слушал нас. Уже через минуту после того, как заговорил Дин, паренек был наверняка убежден, что попал в машину к психам. Он сказал, что добирается из Алабамы в Орегон, где находится его дом. Мы спросили, что он делал в Алабаме.

– Ездил к дядюшке. Он обещал мне работу на лесозаготовках. С работой ничего не вышло, вот я и еду домой.

– Едешь домой. – сказал Дин. – домой, да-да, понятно, мы довезем тебя. До Фриско-то уж точно.

Но у нас не было денег. Мне пришла в голову мысль занять пять долларов у моего друга Хэла Хин-гэма в Тусоне, Аризона. Дин немедленно заявил, что это дело решенное и мы едем в Тусон. И мы поехали.

Ночью мы миновали Лас-Крусес, штат Нью-Мексико, и к рассвету были в Аризоне. Я очнулся от глубокого сна и обнаружил, что все спят, как ягнята, а машина стоит бог знает где: сквозь запотевшие стекла нельзя было ничего разглядеть. Я выбрался из машины. Мы находились в горах: небеса в лучах восходящего солнца, прохладный пурпурный воздух, багровые горные склоны, изумрудные пастбища в долинах, роса и золотистые изменчивые облака; на земле – норки сусликов, кактусы, мескитовые деревья. Была моя очередь вести машину. Я отодвинул Дина и малыша и начал спускаться с горы, выключив сцепление, но не включая мотор, чтобы сэкономить горючее. Таким образом я вкатил в Бенсон, Аризона. Я вспомнил, что у меня есть карманные часы, которые Рокко недавно подарил мне на день рождения, они стоили четыре доллара. На заправочной станции я спросил служащего, есть ли в Бенсоне ломбард. Ломбард оказался прямо по соседству с заправкой. Я постучал, кто-то поднялся с постели, и через минуту я получил за свои часы доллар. Он был отправлен в бензобак. Теперь у нас хватало бензина до Тусона. Но не успел я завести мотор, как неожиданно появился дюжий конный полицейский, вооруженный пистолетом. Он пожелал взглянуть на мои водительские права.

– Права есть у парня, что на заднем сиденье, – сказал я. Дин с Мерилу спали вдвоем под одеялом.

Коп велел Дину выходить, потом вдруг выхватил пистолет и заорал:

– Руки вверх!

– Командир, – услышал я до смешного елейный голос Дина, – командир, я только хотел застегнуть ширинку.

Даже коп едва сдержал улыбку. Дин вышел грязный, косматый, в майке, почесывая живот, ругаясь, всюду разыскивая свои права и бумаги на машину. Коп обшарил весь багажник. Бумаги оказались в полном порядке.

– Обычная проверка, – сказал он с широкой улыбкой. – Можете ехать. Бенсон не такой уж плохой город. Если вы здесь позавтракаете, он вам понравится.

– Да, да, да, – пробормотал Дин и, не обращая на него абсолютно никакого внимания, взялся за руль.

Все мы с облегчением вздохнули. У полиции всегда вызывают подозрение молодежные компании, которые разъезжают в новых машинах без единого цента в кармане и вдобавок закладывают часы.

– Эх, всюду они суют свой нос, – сказал Дин, – но этот коп намного лучше той крысы из Виргинии. Им не терпится кого-нибудь арестовать и попасть в газеты. Они думают, что в каждой машине едет крупная чикагская банда. Им попросту нечем больше заняться.

Мы приближались к Тусону.

Тусон расположен в чудесной мескитово-речной местности, над которой возвышаются заснеженные Каталинские горы. Город был сплошной строительной площадкой, люди – заезжими, честолюбивыми, деловыми, беспутными; вывешенное на просушку белье, жилые прицепы, флаги на шумных центральных улицах – все очень по-калифорнийски. Форт-Лоуэлл-роуд, где жил Хингэм, вилась среди плоской пустыни вдоль речного русла с его дивными деревьями. Сам Хингэм лелеял во дворе свои творческие замыслы. Он был писателем. В Аризону он приехал спокойно поработать над книгой. Он был высоким, неуклюжим, застенчивым сатириком. Разговаривал он, отвернувшись от собеседника и бормоча что-то себе под нос, однако при этом всегда произносил очень смешные вещи. Жена и ребенок жили вместе с ним в маленьком глинобитном домике, построенном его отчимом-индейцем. Мать его жила в собственном домике на другом конце двора. Она была трепетной американкой, любящей керамику, четки и книги. О Дине Хингэм знал по письмам из Нью-Йорка. Мы налетели на него, словно саранча, все голодные, даже Альфред, наш покалеченный попутчик. Хингэм был в старом свитере, он пыхтел трубкой, выпуская дым в холодный воздух пустыни. Его мать вышла из дома и пригласила нас к себе на кухню поесть. Мы сварили в большой кастрюле лапшу.

Потом все поехали на перекресток, в винную лавку, где Хингэм получил по чеку пять долларов и вручил деньги мне. Мы наскоро распрощались.

– Страшно рад был повидаться, – сказал Хингэм, отвернувшись.

За деревьями, за песками сверкала красным неоном громадная вывеска придорожной закусочной. Когда Хингэм уставал писать, он ходил туда пить пиво. Он был очень одинок, ему хотелось вернуться в Нью-Йорк. Отъезжая, мы с грустью смотрели, как удаляется во тьму его долговязая фигура – в точности как и все фигуры в Нью-Йорке и Новом Орлеане: они в растерянности стоят под необъятными небесами, и улетучивается куда-то все, что связано с ними. Куда-то ехать? Что-то делать? Зачем? Пора спать. А эти придурки безостановочно мчатся дальше.

Выехав из Тусона, мы увидели, как на темной дороге голосует еще один парень. Он оказался странствующим сезонником из Бейкерсфилда, Калифорния, и историю он выложил такую:

– Из Бейкерсфилда я, черти жареные, выехал на машине бюро путешествий, а в багажнике другой машины оставил свою гитару, и больше их не видел – ни гитары, ни ковбойских шмоток. Я, видите ли, муу-зы-кант, хотел поиграть в Аризоне с «Полынными ребятами» Джонни Маккоу. И вот нате вам: я в Аризоне, без гроша и без гитары. Вы уж, ребята, отвезите меня обратно в Бейкерсфилд, а там братец даст мне денег. Сколько вам нужно?

Нам был нужен бензин, чтобы от Бейкерсфилда дотянуть до Фриско, – доллара три. Теперь в машине нас было пятеро.

– Добрый вечер, мэм, – обратился музыкант к Мерилу, приподняв шляпу, и мы снова тронулись в путь.

Среди ночи мы проехали по горной дороге над огнями Палм-Спрингз. На рассвете заснеженными перевалами мы пробивались к городку Мохави, который служил въездом на большой перевал Тихачапи. Сезонник проснулся и принялся рассказывать смешные истории. Славный малыш Альфред сидел и улыбался. Сезонник рассказывал об одном своем знакомом, в которого стреляла жена; он простил ее и вытащил из тюрьмы только для того, чтобы она выстрелила в него еще разок. Слушая эту историю, мы миновали женскую тюрьму. Прямо перед нами уходил ввысь перевал Тихачапи. Дин взялся за руль и отвез нас на самую вершину мира. Оставив позади огромный, окутанный туманом цементный завод в каньоне, мы начали спуск. Дин заглушил мотор, выключил сцепление и одолевал все крутые повороты, обгонял все машины, да и чего только не творил, не прибегая при этом к помощи акселератора. Я цеплялся за что попало. Временами дорога снова шла вверх, а Дин обгонял машины без единого звука, на чистой инерции. Он чуял каждый ритм, каждый нюанс первоклассного перевала. Когда настало время левого поворота вокруг низкой каменной стены, отделявшей нас от мирового дна, он просто отклонился далеко влево, крепко обхватил руками руль и развернулся, глазом не моргнув; когда же дорога зазмеилась вправо, на этот раз с утесом по левую руку, он отклонился далеко вправо, заставив меня и Мерилу отклониться вместе с ним. Вот так мы и спускались кругами к долине Сан-Хоакин. Она простиралась милей ниже – настоящее дно Калифорнии, зеленое и удивительное при взгляде с нашего воздушного уступа. Без всякого горючего мы делали тридцать миль в час.