Отец Лонгин привел их на задний двор двухэтажного дома, заваленный разнокалиберными досками, новенькими, желтыми, издающими приятный запах дерева, и старыми, сломанными, с ржавыми гвоздями.

– Вот тут надо сложить доски, много от стройки осталось, храм-то за две недели возвели, всем миром работали, полмонастыря тут жило, – объяснял Лонгин, – да потом еще три грузовика на Вознесение свалили, забор будем строить. Вот и складывайте потихоньку с Божьей помощью, сортируйте, а какие совсем гнилые, откладывайте в сторону.

– Не напоритесь смотрите, руки не занозите, лучше в рукавицах работать, – отец Лонгин исчез и вскоре вынес им черные матерчатые рукавицы, по паре на нос. – Но это только одно поле деятельности, – снова запел он. – Есть еще большой огород. На нем надо будет копать грядки, сколько сможете. Нормы никакой у нас нет, устал – отдыхай до обеда! – отец Лонгин махнул рукой. – Что сделаете, за то и спаси Господи. Но на обед не опаздывать! Останетесь голодными, – он погрозил им пальцем.

Димка с Витькой остались разбирать доски, мальчик, поразмыслив, взялся за грядки, в полном одиночестве вскопал две, длинные, тянувшиеся до самых сараев, поискал отца Лонгина спросить, можно ли сделать перерыв, не нашел и, прихватив лопату, кинулся в лес.

Он шел по едва заметной тропинке, стараясь запоминать дорогу. Он уже изучал эти места по карте и помнил, что вот-вот должен появиться ручей. Так и вышло: позже, чем он думал, но ручей нашелся, на дне неглубокой лощины. Он оказался сильно заросшим, но живым. Из зарослей слышалось слабое журчание, а там, где тропинка уперлась в перекинутое через ручей бревно, получилось что-то вроде маленькой запруды. По черной воде носились водомерки, плавали головастики, мальчик разглядел даже мелких, как пыль, прыгунков. Здесь, неподалеку от источника воды, он и поставил на карте крестик, но сейчас, оглядевшись и подумав немного, пошел дальше – не залило бы водой в такой низине.

Неожиданно он различил далекий шум электропилы – как же так? На карте никаких населенных пунктов тут не значилось – сплошь леса. Мальчик двинулся на звук и вскоре вышел к дачным участкам, расположенным в низине. Отсюда их было видно как на ладони: настоящих, достроенных домов было всего несколько, кое-какие участки пустовали вовсе, кое-где стояли пока только голые срубы – значит, дачники появились здесь недавно, года три-четыре назад, вот и не попали на карту.

Мальчик тяжело вздохнул, развернулся и снова углубился в лес. Отойдя от дач подальше, свернул с тропы и нашел наконец подходящее место – на небольшом склоне, повыше, среди берез, возле раскидистой старой ели. Ему понравилось, как она росла – уверенно, неколебимо, точно защищая и укрывая громадными лапами всех, кто рядом.

Он срубил лопатой кустики бересклета; очищая площадку, переломил несколько тонких саженцев орешника, ударил раз и другой в землю, тут штык жалко звякнул и отвалился от черенка. Лопата оказалась никудышной, хотя грядки копала вроде хорошо… Мальчик вздохнул и снова двинулся к дачам.

Мать часто повторяла ему: «Ни на кого, кроме себя, не надейся. И не бери чужого! Боже упаси. Вот и выйдет из тебя толк, парень ты способный, пробьешься». Отец, которого он помнил довольно смутно, давным-давно еще получил срок за заводскую кражу; несли с завода все, но тут был конфликт с начальством, так объясняла мать, кланяться отец не пошел, тот еще был упрямец, вот ему и отомстили. Из тюрьмы отец домой уже не вернулся, наглухо исчез, затерялся на северных стройках, мать растила их с Колькой одна. И не так уж плохо они, между прочим, жили, дружно, с книжками в обнимку, мать преподавала в школе биологию, с утра до ночи пропадала на работе, он был в доме за мужика, делал всю мужскую работу, забирал из сада Кольку… пока после пожара у матери не поехала крыша. Началось-то все еще раньше, мальчик давно уже замечал за ней странности, но все это было в пределах дома и наружу не выходило. Можно было жить. Но тут Колька случайно поджег кухню, начался пожар, дома никого не было, и пока приехали пожарные, квартира начисто выгорела. Мать решила, что сгорел и Колька, а он объявился через два дня живой-невредимый у родной бабки, к которой со страху попер пешком. Пробежал Колька тогда до ее поселка 120 без малого километров.

Слова про надежду на себя и чужое мать повторяла мальчику так часто, что они и стали его верой. И до сих пор ему удавалось надеяться на одного себя, никогда не красть, для чего? Но стройка требовала инструментов… Дачная лопата оказалась крепкой, мальчик копал и думал, что когда все закончит, обязательно вернет ее хозяевам, поставит к сараю, а может, и гвозди, какие не пригодятся, зря он столько их взял, пожадничал. Теперь к ним к тому же нужен молоток… Но еще нужнее был не молоток – топор.

Солнце припекало все сильнее, становилось душно, даже здесь, в густой тени, – время явно перевалило за полдень, пора было заканчивать, срочно, и мальчик огорчился: мало успел. Он стоял только по щиколотку в земле – нужно было еще копать и копать, но может, удастся сбежать и после обеда? Мальчик вырыл узкую ямку для лопаты, туда же пересыпал на широкий лист подорожника гвозди, забросал все землей и побежал к скиту.

Он успел как раз вовремя, еще из лесу различив железный звон. Это звякал повешенный на перекладине у каменного дома маленький колокол. Звонил в него отец Лонгин. Перед мальчиком поднимался на крыльцо ветхий старец в подряснике, он тяжело опирался на палку, отец Лонгин перестал звонить и громко приветствовал старика, назвав его Иваном Гавриловичем, но тот не откликнулся. «Он глухой почти», – пояснил Лонгин мальчику и пошел замыкающим.

Димка с Витькой уже томились в небольшой и, по счастью, прохладной трапезной, здесь же ждали смуглый, лохматый, похожий на молдованина парень-послушник и еще одно новое лицо – отец Игнатий, «садовод, регент и кок», представил его Лонгин. Отец Игнатий был на голову ниже Лонгина – широкий, коренастый, с круглой загорелой лысиной и забранными в хвост длинным русыми волосами. Светло-серые глаза его глядели весело-печально, и непонятно было, то ли плакать ему хотелось, то ли смеяться. Но с отцом Лонгином отец Игнатий заговорил шутливо, они и потом все время друг над другом посмеивались.

Обед показался мальчику волшебно вкусным – отец Игнатий, видать, расстарался для гостей. Борщ, жареная картошка, малосольные огурчики, черный хлеб с хрустящей корочкой, который пекли здесь же, в скиту, раз в неделю. Пока они ели, послушник читал житие какого-то святого, но мальчик не слушал, он с тревогой думал, как дальше сложится день и не заругает ли его отец Лонгин, что так мало вскопал.

Но после обеда отец Лонгин все с той же, всякий раз совершенно неожиданно всходившей на его лицо улыбкой сказал, что после трудов праведных наступило время сна, а ближе к вечеру, как позвонят, все желающие приглашаются на службу. Служба будет долгой, кончится не скоро, так что кому тяжело, может посидеть, а может не ходить на нее вовсе и продолжать изучить окрестности!

Отец Лонгин стрельнул черным глазом в его сторону.

Мальчик не верил своим ушам. Все снова складывалось удачно. Он решил даже зайти из благодарности на вечернюю службу, а пока позволил себе вздремнуть, подкопить сил, чтобы через полчаса подняться и покопать до службы еще немного. Отец Лонгин указал им их комнату – на первом этаже каменного дома, всю ее почти полностью занимали три раскладушки, покрытые ватные одеялами, поверх одеял лежали подушки в чистых наволочках. Значит, спать придется вовсе не на полу! Димка просвистел что-то изумленное, Витька подмычал ему в тон, оба завалились на кровати с победным криком. Мальчик упал беззвучно. И тут же понял, как сильно устал, – ноги гудели, в груди что-то подрагивало, ладони горели, тут только он разглядел их – на правой руке краснели четыре свежие мозоли.