в этом и состоял залог их товарищества. Сейчас Гуселапов преподавал в Манчестерском университете и время от времени возил студентов на биологическую практику в национальные парки Коста-Рики, так что, в отличие от вновь прибывших, сельва была ему не в диковинку.

Друзья распахнули встречные объятия.

– Вот, местные симки взял, – доложил Гуселапов. – Одна – моя. Кому вторую?

– Потом, – решительным жестом остановил его Иванюта. – Сначала душ.

Кареглазая брюнетка за стойкой оформила Иванюту в номер к Гуселапову, а Пётр Алексеевич с Полиной получили собственный ключ. Полина между делом испытала на брюнетке свой кастильский диалект и осталась довольна.

В номере, на прикроватной тумбочке, лежали Библия на испанском и рекламный проспект с маршрутом по злачным местам города. Иванюта записал в блокнот: «Кладбище с родильным домом рядом…»

Распаковав вещи, приняв душ и переодевшись, собрались на прогулку – надо было обменять часть долларов на местные соли и подыскать заведение для ужина.

Одну симку Гуселапов вставил в свой телефон, другую взял Пётр Алексеевич. Опробовали – связь работала. Гуселапов позвонил Паоло – подручному Никиты Аплетаева, – с которым (Никитой) имел дела, когда курировал в музее Манчестерского университета отделы арахнид и насекомых. Самого Аплетаева в Лиме сейчас не было, но он заверил в предварительной переписке, что Паоло передаст «охранную грамоту» – разрешение на вылов – и поможет арендовать машину, а ко времени их отъезда Никита оформит для Гуселапова и Иванюты документы на вывоз собранного материала.

С Паоло договорились о встрече на завтра.

В тихой кафешке с пятью столиками, где даже плазма на стене разговаривала шёпотом, подогрели аппетит бокалом писко сауэр с пышной шапкой белой пены, после чего махнули чистого писко, запивая фиолетовой чичей и закусывая севиче – здешней разновидностью северного сугудая. Всё то же самое, только в сугудай к сырой рыбе с луком, перцем и солью прыскают уксус, а в севиче – сок лайма. На горячее Иванюта и Гуселапов заказали бифштекс из альпаки, Полина – печёную форель, а Пётр Алексеевич – морскую свинку, которая здесь называлась куй. Иванюта не удержал на языке остроту:

– Не перцовку, не сосиску – подают здесь куй и писку.

Голубоглазый Никита Аплетаев, невысокий, но ладный мужчина зрелых лет, был человеком заковыристой судьбы. Родившись в Харькове, университет заканчивал в Томске, после чего работал на Дальнем Востоке – сначала в Лазовском заповеднике, потом в лаборатории хабаровского биологического института. Занимался чешуекрылыми, но интересы имел обширные, в том числе и в ботанике – написал и опубликовал книгу об орхидеях. В начале девяностых наудачу укатил в Перу – чистая авантюра. Там занялся изучением диких эпифитных орхидей и нелегальным вывозом экзотических животных. Описал пару-тройку новых видов эпифитов, но вскоре был задержан на таможне с двумя живыми анакондами в багаже.

Отсидев срок в перуанской тюрьме, неожиданно для знакомых натурализовался и решил ставить дело на легальные рельсы. Взял ссуду в банке под бизнес-проект экологического парка и арендовал пять гектаров сельвы в восточных предгорьях Анд, близ Сатипо. Построил на территории обезьянник, инсектарий, птичник и несколько вольеров для прочей живности, дав работу двум местным жителям; теперь подумывал о серпентарии. Сверх того для размещения экологических туристов и небольших научных экспедиций соорудил на дальней тропической заимке, в долине реки Эне, на землях индейцев ашáнинка, несколько сараюшек-бунгало, где из удобств – только солнечные батареи и плитка с газовым баллоном. Правительство планировало строить на Эне плотину, вскоре тут всё могло прийти в движение и поменяться, если только индейцам, красящим лица красным древесным соком и расписывающим их чёрным точечным узором, передающим состояние души и смену настроения, не удастся отстоять свой первозданный дом, но кто их спросит… Потом выписал из Харькова мать, кстати оказавшуюся ветеринаром, и усыновил мальчугана-сироту из тех же ашанинка: будет кого муштровать и нянчить старушке, ну и, что немаловажно, родственное расположение индейцев. Во время пребывания Аплетаева в дебрях дождевого леса, оперативной связью с нужными людьми и оформлением бумаг в Лиме занимался Паоло – весёлый общительный пройдоха-метис, с грехом пополам говорящий по-английски и уже выучивший несколько русских выражений.

Фокус затеи заключался в том, что перуанские законы запрещали вывозить из страны диких животных, выловленных без лицензии в естественной среде. Зато тех, что взяты из питомника, куда попали ранеными или осиротевшими и где были вылечены и вскормлены людьми, а потому сделались неспособными к самостоятельной жизни в сельве, вези сколько хочешь – милости просим и за здорово живёшь. Такова была подводная часть замысла Аплетаева, значительно превышавшая по объёму выставленный на обозрение белоснежный кончик. Как бы то ни было, банковскую ссуду он погасил досрочно.

На сегодняшний день дело и вовсе наладилось: Никита поставлял на рынки Северной Америки и Европы экзотических животных, экспресс-почтой отправлял заказчикам со всего света куколки насекомых и надёжно упакованный и этикетированный сухой материал, а также предоставлял услуги по транспорту и размещению небольшим научным экспедициям и энтомологам-любителям – уже не столько для заработка, сколько для налаживания связей и укрепления авторитета. Кроме того, он водил личное знакомство с верхушкой Министерства окружающей среды и Генерального директората по биологическому разнообразию, что позволяло оперативно оформлять разрешение на вывоз всего, что он был намерен вывезти – от ленивца до древесной лягушки. Пожалуй, не клеилось только в личном плане: жену он не нашёл ни в былом отечестве, ни в новом, жил с матерью и усыновлённым малышом-индейцем. Впрочем, относительно жены он всё-таки имел кое-какие планы, но они были сродни наваждению и строились не то что на песке, а на грани вообразимого. Ну а пока – мальчишка ловил насекомых в пахучие, почвенные и световые, ловушки, в меру сил помогая Аплетаеву в деле коммерческой энтомологии, а старушка-мать осуществляла помощь нуждающемуся зверью и тосковала по гречневой каше, о которой в этом краю не слыхивали слыхом.

Гуселапов был в курсе страданий старушки и предупредил об этом Иванюту. Тот на пару с Петром Алексеевичем вёз четыре пачки гречневой крупы. В Манчестере с гречкой тоже были нелады.

Переступив бортик душевой кабины, мокрый Иванюта посмотрел на своё отражение в зеркале. В последние годы живот его обрёл способность колыхаться, а на боках наметились отвратительные складки – покатые и вялые, как валики восточной оттоманки. Иванюта их ненавидел. Временами он предпринимал короткие, но отчаянные попытки борьбы с мерзкими складками, однако стремительные атаки не помогали, а на долгую осаду его не хватало. Чёрт! – мало того что он набирал лишние килограммы, ему ещё приходилось их кормить.

Из ванной Иванюта вышел не в настроении.