и стрелять ня собирался, а я откуда знаю? Я сразу в мозгах: ага, он будет первых бить, а я, значит, с серядины и сзади. И тоже стволы вверх. Ня дожидаясь, когда он выцелит, – бух! И он тоже – бух! Тут сразу собаки заорали – метров в пятидесяти. Заорали и – на номера. А Геня, он такой – если кто в загоне выстрелил, он бросает номер и на выстрел бяжит, знает – зверь завален. По сябе ж судит. Чего тогда на номере стоять? А мы-то стреляли по гуся́м, Пётр Ляксеич. Понимаете? А лось поднялся и пошёл прямо на него – на евонный номер. А его нет. Ох, как он нам с Толей хвосты накрутил!

– Гусей-то взяли? – поинтересовался Пётр Алексеевич.

– Какое! Ня попали. Да… – Пал Палыч хохотнул в ответ какому-то забавному манёвру памяти. – Это он, Геня, мне показал, где один старик иваньковский клад зарыл. Родни у него, что ли, ня осталось… Чуть по молодости разума ня лишил – к лопате уж потянулся. Про клад в деревне знали – что под яблоней вот на этом гяктаре. Местные, иваньковские-то, считай, все искали. А как найдёшь? – Пал Палыч, словно для подаяния, протянул вперёд ладонь. – Где копать? С какой стороны от яблони? В метре от ней, в полутора? А яблонь – целый сад. Ня нашли…

И тут невероятное соображение оформилось – на Петра Алексеевича снизошло. Да так, что сам оторопел.

– Слушайте, Пал Палыч, а ведь это он не со мной, он с вами говорил.

И Пётр Алексеевич рассказал про странные, словно в миг просветления туманной речи произнесённые, слова деда Гени.

– Так что? – не сразу понял Пал Палыч.

– А вы сложите, – предложил Пётр Алексеевич и сам наглядно, копируя особенности говора, сложил: – «Ну цо? Ружьё да ýда обедают худо?» – «Что делать – ня пришёл кабан на кукурузу. Ты, дед, следы глядел – ня обознался?» – «Ня путай мудрóго старика со старым мудаком». – «Ня злись, дед, ещё придёт – куда ему деваться? Будем с мясом, ня боись». – «А цо бояца мне? Ня бяри чужого ницóго и ня бойся никóго».

Некоторое время Пал Палыч озадаченно молчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Казалось, немыслимая догадка Петра Алексеевича поразила и его. Однако затруднение решилось быстро.

– А это вот что – это Геня упражняется. – В полумраке салона, освещённого лишь цветными огоньками приборной доски, Пал Палыч повернул длинный костяной нос к Петру Алексеевичу. – Видать, и в этом деле тоже никуда без выучки.

– В каком деле? – Теперь не понимал Пётр Алексеевич.

– А чтобы мне оттуда, с облаков-то, слать весточку. Ну, чтобы мимо зверя ня прошёл. Пока ня очень что-то у него. Настройка сбита – ишь как увело, ня в тот момент…

В машине снова повисла тишина. Пал Палыч беззвучно шевелил губами, видимо повторяя разорванный во времени, сверхъестественный диалог, а Петру Алексеевичу, всё ещё ошеломлённому своим открытием, – так ребёнок бывает ошеломлён мёртвым танцем отброшенного ящерицей хвоста, – опять припомнился завскладом типографии Русского географического общества Иванюта. Точнее, не он сам, а его лиро-эпические строки:

Но где-то там, где вызревает ночь

И берег запорошен звёздной пылью,

Мне предстоит отчаянным усильем

Сломать сургуч и немочь превозмочь.

Вскоре с макарóвской горки показались огоньки Новоржева – дома были темны, горели только фонари, да и те из экономии – через один. Пётр Алексеевич, приободряясь, тряхнул закисшей головой – приехали.

Через несколько минут возле добротных, в два этажа, хором Пал Палыча они уже выходили из машины в свежую весеннюю ночь.

Спустя месяц профессор Цукатов рассказал Петру Алексеевичу, что передал кольцо и датчик-чип по назначению. Окольцевали вальдшнепа в Великобритании, где-то в Уэльсе; датчик, осуществляя биолокацию и реагируя на свет, позволял следить за путём миграции птицы, отдельно учитывая дневные и ночные перемещения, помогал определять место гнездования и чёрт знает что ещё – снять информацию мог лишь производитель или владелец соответствующей спецаппаратуры. Вдобавок британские орнитологи присвоили добытому Петром Алексеевичем кулику, словно внедрённому агенту, оперативную кличку, зачем-то отчеканив её на кольце. С подобным и профессор, и его коллеги столкнулись впервые. Должно быть – важная птица, региональный резидент.

Вальдшнепа звали Айвор Новелло.

8. Сдержанное путешествие по косте, сьерре и сельве

Ночью в сонном аэропорту Вантаа, пока Пётр Алексеевич и Полина в ожидании рейса дремали, утомлённые поздним вечерним перегоном из Петербурга в Хельсинки, Иванюта сотворил стихи:

Муж и жена —

Одна сатана.

Муж без жены —

Две сатаны.

Без жены (холост) в странствие отправился именно он, поэтому финальные строки выдавали волну сугубо личных переживаний.

Иванюта потянулся за блокнотом, чтобы записать, но передумал. Нет, не то… С годами минуты озарения нисходили к нему всё реже, и сердце уже не отзывалось на них обморочным замиранием. Однако случалось. И когда случалось, слова начинали благоухать, фразы колыхались, как травы, из-под букв выглядывали цветочные венчики, страница превращалась в благодатный цветущий луг, и уже ничего больше не требовал счастливый ум Иванюты.

В юности он считал себя поэтом. Не отрекался от доли и сейчас, но принимал её теперь смиренно, без трепета и обольщения. Под стать характеру была и лира Иванюты – её отличал спокойный, уравновешенный, трезвый и даже ироничный лад. Струны этого таинственного инструмента с одинаковой лёгкостью пели как баллады и оды, так и эпиграммы и сатиры, но и в тех и в других напрочь отсутствовал пафос – Иванюта восхвалял без восторга и порицал без страсти. Прописные истины – без них куда? – он высказывал с улыбкой и этим лишал их жала уныния и горечи. Он верил в бессмертие души, но не впадал в пыл религиозности, и если обстоятельства вынуждали его говорить о вере, делал это так, словно рассуждал о гастрономической пользе сельдерея, – он был не пророк, а только прихожанин. Вместе с тем отсутствие патетики не обрекало стихи Иванюты на апатию и остылость – его беспорывный дух умел находить красоту в обыденности, ограняя её лукавым юмором в мерцающий самоцвет.

А каков он был в эпистолярном жанре! Однажды Пётр Алексеевич (товарищ по жизни и главный технолог типографии Русского географического общества, где Иванюта работал завскладом), памятуя о литературной жилке сослуживца, попросил Иванюту помочь составить отказное письмо поставщику, отгрузившему на склад битые роли́ бумаги. Послание начиналось так: «Беспокоим Вас письмом лишь потому, что чтение