Шаховской, который был совершенно уверен, что из чая и кофе ничего не выйдет, сказал, что и то, и другое было бы отлично. Бурлаков взглянул на него и уставился на Варвару.

— Варвара Дмитриевна с Петровки, — объяснил Шаховской туманно.

— Ворошилов звонил, просил с вами переговорить, — сказал Бурлаков. — А Петр Валерианович редко просит! А вы следователь, что ли? Убийство Ломейко расследуете?

Варвара, которая с интересом оглядывалась по сторонам, даже не поняла, что мрачный депутат обращается именно к ней.

— Я?.. Да, я участвую… в расследовании. В общем и целом.

Бурлаков, не слушая, побарабанил пальцами, положил одну папку на другую, посмотрел в окно, а потом зачем-то под стол.

— Я в тот раз не понял, — наконец, сказал он Шаховскому. — Кто вы, откуда. Думал, вы тоже… заинтересованная сторона. Поэтому сразу обозлился. Хорошо, Ворошилов позвонил!..

Это была попытка извинения, и Шаховской извинение принял.

— Я и есть заинтересованная сторона. Полковник Никоненко, который ведет дело, просил меня с вами встретиться. Вы ведь с Ломейко не ладили, да?

— Да чего там «не ладил»! Еще немного, и я бы его посадил. И наплевать мне на папашу его всесильного!

Дмитрий Иванович немедленно почувствовал себя гением сыска, который вот-вот узнает нечто важное, а Варвара перестала исподтишка оглядываться по сторонам и насторожила уши.

— Подождите, Александр, — тут Шаховской понял, что не знает его отчества, подождал, что тот подскажет, но депутат лишь мрачно сопел. — Что значит — посадили бы?

— Да то и значит. Отправил бы материалы в прокуратуру или куда их надо отправлять… А там пусть разбираются. Главное, я и узнал-то случайно!..

— Что узнали?

— Про аферу.

— Про какую аферу?

— Этого Ломейко назначили директором музея на Воздвиженке, так?..

— Так.

— Музея там раньше никогда не было, так?

— Так.

— Под это дело, под музей, выделили бешеные деньги. Так?

На этот раз Дмитрий Иванович ограничился кивком. По всей видимости, так оно и было, должно быть, выделили.

— Ломейко все раскрасиво и подробно расписал, что куда пойдет. Сколько миллионов на ремонт, сколько на оборудование музейное, сколько на создание экспозиции. На охранные системы, на подсветки, на микроклимат, на персонал!.. В общем, все по делу толково изложил. Это вон в Кондопоге директриса плачет, не знает, как субсидию получить, не умеет красиво написать, а у них того гляди крыша провалится и весь музей снегом заметет!.. — Бурлаков взял папку и потряс ею перед носом Шаховского, как будто это профессор виноват, что директриса из Кондопоги не умеет субсидию получить. — Чаю дадут нам или нет?

Бурлаков вышел из-за стола, походил немного и стал возле окна. Лицо от серого дня за окнами тоже казалось серым, усталым.

— И, главное, он ко мне пришел, понимаете?! То есть до такой степени уверен был, что все ему с рук сойдет, что пришел!

— Я не понял, — сказал Дмитрий Иванович осторожно. — Что сойдет?

Бурлаков отвернулся от окна.

— Я же рассказываю! Ломейко пришел к нам в комитет, прямо ко мне. Денег, говорит, не хватает, и нужно в бюджет на следующий год музей на Воздвиженке вписать как особо важный государственный объект. Помогите, говорит, на министерство культуры выйти, чтобы они нас вписали. Выделено столько-то, нужно еще столько же. Иначе не смогу музей открыть, говорит! А следующий год как раз годом культуры объявили. Нужно поддерживать культуру-то, и все траты на нее — святое дело.

Он вернулся за стол, порылся в папках и вытащил еще одну.

— Вот его предложения, назовем это так. Хотите посмотреть? Хотя чего там смотреть, одни цифры. Я сначала ничего не понял, обещал поддержать. Потом стал разбираться. Вы понимаете, — сказал он с некоторым даже удивлением, — я и разбираться-то стал, потому что денег он просил очень много! Оборотистый молодой человек. Лихой.

Лихой молодой человек был убит в этом своем музее. Убит… скверно, как выразилась тогда Варвара.

— Ну вот. Я читал, считал, ну ни в какие ворота, и концы с концами не то что не сходятся, а вообще не найдешь их, концов-то!.. Я к нему поехал. В первый раз по-дружески, понимаете? Я там никогда раньше не бывал, на Воздвиженке. По идее, ремонт должен полным ходом идти, а никакого ремонта нету, и ремонтировать, на мой взгляд, нечего, все в идеальном порядке содержалось. Там же дом приемов был!.. Я сметы попросил, документы на ремонт, и он ничего! Дал мне сметы, какие-то ведомости с печатями фиолетовыми! В кресле сидел, смотрел на меня, как на душевнобольного. Снисходительно так поглядывал!..

Шаховской представил себе, как импозантный Павел Ломейко сидит в кресле в роскошных директорских покоях, а депутат Бурлаков, похожий на штангиста, листает бумаги с фиолетовыми печатями.

— Он совершенно не боялся, ни о чем не беспокоился, просто сидел и смотрел на меня. Я вернулся сюда, в комитет, попросил людей, они со знанием дела сметы проверили. Говорят, липовые они, все до единой. Деньги уходят на левые счета, оттуда на другие левые счета, потом на совсем левые, а с них уже вообще непонятно куда. Я опять поехал, стал с ним разговаривать. Он слушал, слушал, потом говорит: вы, наверное, чего-то не поняли. Я же не просил вас проверять, как расходуются средства! Я просил вас помочь дополнительные получить. И засмеялся.

Бурлаков опять вскочил, постоял и сел.

— Я ему тогда чуть в лицо не стукнул, — признался он с некоторым удивлением. — Честно. Не знаю, как удержался. Там же счет на самом деле на миллионы шел!.. А если б музею в Кондопоге по десять тысяч рублей каждый год прибавлять, вот они зажили бы! По-царски прямо!

Он махнул рукой.

— Я на Севере вырос, в военной части. Когда в Иркутск отца перевели, я никак привыкнуть не мог, что на каждом углу библиотеки да музеи! Мне казалось, так только за границей бывает — кругом такие развлечения, хоть каждый день ходи, а они все не кончаются. И вот еще что меня перепахало… — при этом слове профессор Шаховской улыбнулся, — был в Иркутске городской голова. Между прочим, депутат городской думы! Очень богатый и образованный человек, профессор. В Петербурге учился, в Киеве. Всю жизнь собирал картины, книги, по-моему, даже музыкальные партитуры. Зимний сад у него был, а в саду розы, дыни и апельсины — у нас, в Иркутске!. Он много всего для города сделал — телефон, электричество, водопровод, училища для мальчиков и для девочек, это в конце девятнадцатого века! И картинную галерею открыл, и туда люди всякого сословия допускались. Бесплатно! И я в первый раз подумал, что лучше музеев вообще ничего на свете быть не может!..

— Его звали Владимир Платонович Сукачев, — сказал Шаховской, и Бурлаков так обрадовался, как будто профессор признался, что прекрасно знает его родного дядю.