– Смотри, накличешь беду! – без тени улыбки сказала Вера. – Чего доброго, мы расстанемся и я выйду замуж за какого-нибудь Дюпена. Зови меня лучше мадам Холодная, если тебе так нравится français[55].

– Вера Холодная – королева русского сыска! – Владимир сдержанно и как-то робко улыбнулся, едва ли не первый раз за последнее время.

«Лучше бы королева русской сцены», – обреченно и печально подумала Вера.

Какое-то потаенное чувство подсказывало ей, что на сцену она никогда уже больше не выйдет. Поразвлеклась немного в Большом театре, сорвала положенную ей провидением порцию аплодисментов, и довольно с нее.

«Своей рукою Вседержитель к спасенью хочет привести. И уготована обитель, и предназначены пути…»[56], вспомнилось вдруг.

Когда-то, совсем недавно, гимназистка Верочка Левченко обожала Зинаиду Гиппиус, Надсона, Лермонтова и вообще все мрачное и трагическое. Трагическое казалось ей возвышенным, единственно заслуживающим внимания, а все обыденное, скучное – пошлым. Где сейчас Вера Левченко, милая резвая восторженная наивная девочка? Существовала ли она вообще? Или ее создало Верино воображение? Должно же быть у человека какое-то прошлое, вот Вера Холодная и выдумала Верочку Левченко…

Иногда в последние дни Вере казалось, что она появилась на свет такой, как сейчас – взрослой, печальной, с грузом невосполнимых утрат на душе. А все, что всплывает в памяти, было не с ней.

Не с ней, не с ней, не с ней…

«Статистическое отделение городской управы закончило разработку данных о числе детей школьного возраста в Москве. Всего детей школьного возраста насчитывается 114 225 человек. В числе их детей от 8—11 лет 86 818 человек, мальчиков – 42 550, девочек – 44 268.

Детей 12-летнего возраста насчитывается 27 407 человек, в том числе 14 368 мальчиков и 13 039 девочек. Если бы все дети школьного возраста обучались в городских начальных училищах, то городу необходимо было бы содержать 2850 школьных отделений. В действительности же город содержит 1920 отделений».

* * *

«Перронный сбор, введенный Московско-казанской жел. дор. на дачных станциях и полустанках, себя не оправдал. Дачные пассажиры совершенно не склонны пользоваться перроном и перронных билетов не берут, потому что подле каждой станции есть множество скамеек, на которых можно спокойно ожидать поезда, сэкономив гривенник, а то и двугривенный. Выходит, что только зря потратили деньги на устройство заборов на каждой станции.

Около станции «Томилино» был задержан железнодорожный контролер, ломавший скамейки. Он надеялся, что таким образом заставит публику брать перронные билеты. Вот уж воистину заставь дурака Богу молиться, так он себе лоб расшибет».

Ежедневная газета «Раннее утро», 4 августа 1910 года

В понедельник, 9 августа, Владимир уговорил Веру поехать с ним на Ходынку, где Общество воздухоплавания на пожертвования своих членов и прочих любителей авиации недавно устроило аэродром – разровняли дорожку для аэропланов и поставили шесть больших сараев для них же. Вера по привычке назвала эти сараи гаражами, но Владимир ее тотчас же поправил. Оказывается, гараж для аэропланов следует называть «ангаром», а не «гаражом». Ограды на аэродроме не было, должно быть, еще не успели ее соорудить, поэтому поле было оцеплено казаками.

Знаменитый авиатор Уточкин производил пробу первого аэроплана, построенного московским заводом «Дукс». Это зрелище привлекло много народу, как энтузиастов прогресса, так и просто любопытных. Много было военных, в том числе и несколько генералов во главе с командующим войсками Московского военного округа генералом Плеве, о котором Владимир отзывался с большим почтением. Он сказал Вере, что Плеве – единственный кавалерист в России, который понимает, что будущее за техникой. Кавалерист в Плеве узнавался сразу. Ни у кого не бывает таких роскошных усов, как у кавалеристов. Усы их отличительный знак вроде камергерского ключа[57].

Вере, в отличие от Владимира, совсем не понравилось наблюдать за полетом. Она боялась за пилота и за зрителей тоже – а ну как рухнет вниз такая махинища, да прямо на толпу. Но обошлось – Уточкин, отлетав свое, благополучно вернулся на землю, получил такие аплодисменты, каких ни один актер никогда не получал. Генерал Плеве сказал короткую речь. Вера с Владимиром стояли далеко, на поле было ветрено, да еще толпа шумела – слов не разобрать. Но и так было ясно, о чем говорит оратор – хвалит Уточкина, хвалит завод «Дукс» и пророчит великую славу русской авиации. Один из стоявших подле Веры мужчин говорил другому, что в этом году в «Метрополе» собираются устроить новогодний авиационный карнавал.

– Это будет нечто грандиозное, Митя, вот увидишь! Грандиозное! Они уже заказали модели аэропланов и дирижаблей, которые будут висеть под потолком.

Вера подумала, что ни за что не сможет заставить себя переступить порог «Метрополя». Ни за какие блага, ни ради кого. Слишком уж страшные воспоминания остались от этого заведения. И сразу же начало казаться, что кто-то в толпе следит за ней. Вера зябко передернула плечами и крепче взяла мужа под руку, как будто кто-то собирался разделить их.

– Тебе понравилось? – спросил Владимир, когда публика начала расходиться.

– Очень! – соврала Вера.

На самом деле ей понравилось только то, что она уже окончательно оправилась от потрясения. Настолько, что дальняя поездка с пребыванием в толпе нисколько ее не утомила. Владимир – молодец. Понял, что чрезмерные ограничения только вредят Вере, и вытащил ее сюда, на аэродром, причем обращался с ней, как со здоровой, не донимал опекой и беспокойными вопросами. Уже только за это нужно быть ему благодарной. Благодарность Веры к мужу была настолько велика, что она ощутила сильный прилив желания, а ведь еще два дня назад ей казалось, что после пережитого ужаса никакие земные радости для нее существовать не могут. Оказалось, что очень даже могут. Владимир давно уже заснул, а Вера все лежала с открытыми глазами и радовалась своему возвращению к жизни. Или, скорее, тому, что жизнь вернулась к ней. К радости примешивалась горечь, но лучше уж такая радость, чем совсем никакой.

Ни свет ни заря явился незваный гость, да еще какой – сам участковый пристав Слемзин. Подъехал на оглушительно громыхающей казенной пролетке, не менее оглушительно гаркнул: «Жди здесь!» Кучер громко ответил: «Слушаюсь, ваше высокоблагородие!» Вера, услышав это, подумала, что не иначе как в магазин к Крестовникову очередная комиссия с проверкой нагрянула с утра пораньше, но оказалось, что их высокоблагородие приехало к ним.

Сегодня пристав выглядел совсем не грозным. Глаз не таращил, щек не раздувал, цвет лица имел не багровый, а естественный. Вере пристав сказал, что она прекрасно выглядит, а Владимиру – что им вчера в Охотничьем клубе весьма и весьма восхищался какой-то Стабровский. По лицу Владимира было заметно, что эти слова ему приятны. От предложенного ему чая гость отказался столь категорично, что Владимир, несмотря на ранний час, предложил ему коньяку. От коньяка пристав отказываться не стал, махнул залпом рюмку, закусил лимонной долькой и перешел к делу.