идти домой. — Хорошо еще, что я ничего не помню, так бы меня эти воспоминания точно с ума свели.

— Постой, что значит «не помнишь», совсем?

— Совсем.

— А у доктора ты была?

— Нет, конечно. Я мечтала забыть обо всём, а не усугублять своё состояние еще и осмотрами гинеколога. Ник, мне не нравится эта тема, может, закончим уже…

— Ася, прости, но давай разберемся: у тебя были какие-то следы на теле?

— Слава Богу, нет. Но я понимаю, к чему ты клонишь — неопровержимые доказательства того, что всё точно было, у меня есть. Вернее, были. Я от них избавилась, чтобы забыть. А ты опять напоминаешь!

— И что же это за доказательства? — не унимается упрямая подруга.

— Мои окровавленные вещи. Ты, кстати, сама же их и собирала в мой рюкзак. Не заметила, что всё бельё в крови?

— Это всё? — спрашивает после небольшой паузы, во время которой, вероятно, что-то обдумывала.

— Я проснулась в чужой рубашке и с голым парнем. Теперь ты довольна? Достаточно тебе аргументов?

Вместо ответа Ника пару минут вглядывается в моё лицо, а потом начинает хохотать. Благо длится это недолго, потому что от её смеха моё сердце всё сжимается. Что смешного я сказала?

— Ася, ты просто дурында! Моя любимая дурында! — Ника пытается меня обнять, но я отскакиваю в сторону.

— Ты смеёшься над тем, что разрушило мою жизнь, и считаешь, что я буду с тобой обниматься после этого?

Подхватываю с земли покрывало, на котором мы сидели и разворачиваюсь, чтобы уйти, но Ника меня окликает.

— На твоих вещах не было крови!

44

Эти слова заставляют замереть на месте. Не чувствуя под ногами опоры, оборачиваюсь и смотрю на подругу.

— Это глупо, Ник… — с досадой понимаю, что она не собирается брать свои слова назад. — Я потеряла сознание как раз от того, что увидела свои окровавленные вещи.

— Да с чего ты взяла, что они были в крови?! Ты их хотя бы в руки взяла, рассмотрела нормально?

— Конечно, я их брала в руки! Рассмотреть хорошо всё равно бы не удалось — там ведь лампочка в ванной еле светила… — пытаюсь вспомнить, что увидела и в памяти всплывают только красные разводы на джинсах и белое нижнее бельё почти полностью окрашенное в красно-коричневый цвет, я еще тогда решила, что это кровь, высыхая становится такого оттенка. — Подожди, но если это не то, о чём я подумала, тогда — что???

— Вино. Обыкновенное красное вино, — да, я пила его, помню, но как оно оказалось на моей одежде? — Марио сказал, что, когда тебе стало плохо, и ты начала извергать содержимое своего желудка…

— Чего??? Меня еще и стошнило там? Почему ты мне раньше не сказала?

— Я не знала, что ты и это не запомнишь. Тем более подумала, что тебе, наверняка, стыдно будет вспоминать, как ты это сделала прямо на диван в гостиной.

— Какой позор, — закрываю руками лицо, хотя на самом деле мне становится почему-то смешно. — Ну ладно, так что там случилось после извержения моего вулкана?

— Тебя хотели отвести в ванную, но не могли поднять. Ты отключилась. В итоге решили отодвинуть стол, чтобы хоть как-то к тебе пробраться. И в этот момент бокал с вином как раз и упал аккурат тебе на колени. Собственно поэтому ты и проснулась в мужской рубашке — лишних вещей с собой никто не брал, они были только у хозяина дома.

— А как же голый парень? Почему я оказалась в постели с ним?

— Нууу, — улыбается Ника, и теперь эта улыбка вместо обиды вселяет в меня надежду, — кое-кто подпортил диван, а соответственно лишил двух человек спального места. Марио сказал, что пришлось положить тебя с Витьком, он единственный, кто к тому времени уже спал и не видел твоего феерического извержения.

— Ну, Ника! — я смеюсь. Мне должно быть стыдно за всё, что рассказывает подруга, но я ужасно счастлива!

— Что? — картинно удивляется девушка и тоже широко улыбается. — Не трогал тебя никто на той вечеринке — Марио сказал, что ему лично пришлось тебя переодевать, преодолевая рвотные позывы, потому что никто больше не согласился к тебе даже приблизиться.

— Это просто КОШМАР! — весело говорю и просто подпрыгиваю на месте!

— Ты в курсе, что твои слова и действия друг другу противоречат? — хохочет мне в ответ Ника.

— Ага, — заливаясь дурацким смехом, я хватаю подругу за руки начинаю с ней кружиться. Так хорошо, как сейчас мне было только в детстве. Легкость, свобода и счастье!

***

— Мамочка-мамулечка! — забегаю в кухню через заднюю дверь и тут же накидываюсь с поцелуями на свою родительницу. — Папочка-папулечка! — он стоит тут же и я, ухватившись за его шею, запрыгиваю на него, как обезьяна, и начинаю целовать. Да, глупый поступок, но я сейчас и не претендую на звание взрослой и серьезной. — Я так вас… люблю.

Последнее слово произнесла уже по инерции. Из-за своей эйфории, я даже не заметила, что в кухне помимо родителей, есть тот, кого я совсем не ожидала тут увидеть. Прямо передо мной за нашим обеденным столом, замерев с чашкой в руке, не донеся её до открытого рта, сидит Давид.

45

Давид

— И вот представь: я поднимаю голову вверх, а там черепица вверх ногами уложена! А мне ж материться нельзя. Вот я, смотрю то на них, то на крышу, и слова мысленно подбираю. И тут эти… работнички… представляешь, наверное подумали, что я работой восхищаюсь, и говорят мне, значит: "Да, батюшка, молиться теперь будешь за нас до самой смерти". И вот спасибо им в тот момент захотелось сказать, что слова нужные мне подсказали! Правда я, прежде чем сказать, сам даже не понял, как за дрын от арматуры ухватился, и вот как-то потянуло к ним. Я и говорю: "Ага, прям вот сейчас и начну молиться за вас, пока живы, а то неровен час…" В общем, в этот раз они оказались проницательнее и ломанули от меня вокруг храма.

— И что, неужели ты не догнал их? Теряешь хватку, отец, — сквозь смех выдавливаю из себя вопрос, интересно же узнать, чем дело кончилось.

— Да я бы догнал, но после первого круга подостыл немного. В добавок эти горе-кровельщики так смешно стали причитать: «батюшкааа, батюшкааа», что мне сразу вспомнилось: «насяльникааа». В общем, до того смешно стало, что пришлось простить негодников, — смеётся отец Тихон. — Да и переложить черепицу правильно кто-то же должен.

В этом весь мой