Большую часть дневного времени Макс проводил на одном из белых пластиковых кресел, установленных среди камней перед столовой. Обращены они были к Хан-Тенгри, и вид горы красноречиво заменял паузы в разговорах о том, когда закончится непогода.

Выход на седловину затруднен необходимостью преодоления пика Чапаева. На это уходит весь день, и маршрут очень чувствителен к состоянию погоды. Сидение в пещере на высоте некомфортно — вряд ли кому понравится несколько суток провести в ледовом карцере, когда снаружи беспросветно бушует буря, носа не высунешь. Причем для застрявших на седловине нет никакой возможности спуститься временно во второй лагерь, — купол Чапаева представляет собой труднопроходимое препятствие. Вот отчего на седловине сидят до последнего, пока не закончатся силы, физические или душевные. Корейцы на прошлой неделе ретировались с седловины после двух неудачных попыток восхождения.

Вечером пришло сообщение, что наверху погода окончательно разбушевалась. В базовом лагере ветер хлестал мокрым снегом. Тем не менее Барни с канадцами вышел на купол, но еще не отозвался с седловины. Как такового общего лагеря там нет — группы вразброс копают пещеры или занимают уже прежде выкопанные.

На следующее утро Барни на связь не вышел, а канадцы сообщили, что вернулись во второй лагерь, в то время как Барни принял решение спуститься на седловину. У Карнаухова, в отличие от Макса, это сообщение не вызвало большого беспокойства. Он объяснил: в одиночку вырыть пещеру большого умения не нужно, и Барни легко мог так поступить и завалиться на ночевку.

К обеду Максим был уже в первом лагере. Здесь он переговорил с британцами. Они верили, что к завтрашнему дню погода наладится.

Максим приготовил себе обед и лег передохнуть. Он прислушивался к порывам ветра, секущим палатку, и думал о том, почему Барни в одиночку полез на рожон.

Погода не прояснилась, и Максим после обеда так и не решился выйти во второй лагерь. Он отправился с утра и с облегчением заметил, что со склона сдуло свежий снег и теперь не надо тропить. Вскоре он оказался у первой скальной ступени. Здесь он встретил поляков, которые вчера ретировались с седловины. Он расспросил их о Барни, но поляки его не видели.

Во второй лагерь Максим приполз только к вечеру. Не успел отлежаться, как вскочил готовить ужин. На закате наступило затишье, и Максим прогулялся по лагерю, полному альпинистов, ушедших с седловины.

Ночью Макс подскочил оттого, что ему во сне Барни разломил о голову огромный глобус, из которого полилась огненная лава. Ветер трепал палатку. Он снова было задремал, думая, что надо учиться спать сквозь страх. К утру его стошнило от ужаса или от высоты, он не мог уже понять, так мучительно ему было думать о себе. Еле выполз, еле заполз обратно. На рассвете он откинулся в дрему, и привиделось ему, что все те альпинисты, что замерзли когда-то в горах, потихоньку освобождаются от ледового плена и, подобно ожившим статуям, собираются вокруг высоченного костра, у которого отогреваются и выступают к вершине.

Он вспомнил историю о том, как трое из группы великого Шеклтона, шедшие в связке сквозь снежную бурю за помощью через перевал, потом вспоминали, что видели четвертого человека в их связке. Кто это был? Ангел?

Утром Максим выбрался из палатки. Едва держась против ветра, согнувшись в три погибели, чтобы не парусить, он пришел к британцам. Они топили снег к завтраку. Сказали, что надеются, если утихнет немного ветер, все-таки выйти на седловину. Максим испросил позволения выйти вместе с ними.

К обеду ветер действительно стих, и несколько человек выдвинулись к пику Чапаева. Макс чуть попривык к страху, как-то научился справляться с рвотными позывами и внутренней дрожью. В покое помогали два-три глубоких вдоха, а в движении, когда каждый шаг давался тяжело, — дышалось неуемно, и уже было не до страха. Это подстегивало его.

На скалах растянулись. Максим обрадовал себя тем, что не слишком долго провозился на подъеме. После обеда совсем распогодилось — солнце показалось в редеющем стаде легких облачков. Тропа заметена: когда идешь первым, приходится нащупывать ее ледорубом, потому что, шагнув в сторону, проваливаешься по колено. Перильную веревку еще надо выдернуть из глубокого снега. Встречавшиеся время от времени ступени обледенелых скал изматывали. Выходя на купол, Макс заметил, что при каждом шаге издает хриплый стон.

С пика Чапаева открывалась огромно лежащая внизу седловина, и было ясно, что только отсюда начинается настоящее восхождение на вершину Хан-Тенгри.

Вечером сеанс связи принес дурную весть. Карнаухов сообщил, что на Южном склоне сошла лавина, погибли десять человек. Барни на связь не выходил. Южный склон Хан-Тенгри — почти обратная сторона Луны. Горы делают человека бесчувственным, так что сильно не горевали.

На седловину спускались, еле переставляя ноги. Глубокий лиловый сумрак наполнял долину, выходившую вверх волнами голубоватого снежного склона.

Только отпившись чаем, Максим смог осмотреться вокруг. Ничего подобного в своей жизни он не видел. Ни такого неба, ни таких гор. Вершина Хан-Тенгри вдруг на несколько секунд озарилась глубоким, рубиновым светом. Он украдкой оглянулся и встал на колени.

Британцы поставили палатку, а Максим спустился вниз по склону и обошел три пещеры. Одна из них оказалась вполне комфортной — можно выпрямиться во весь рост, был вырублен столик и спальная ниша. На столике лежали четыре конфеты. Макс приготовил ужин и заснул, наслаждаясь тишиной. Посреди ночи он снова подскочил. Чтобы успокоиться, представил на своем месте Барни. И в это самое мгновение он понял причину страха: смерть. Страх небытия выполз наружу из груди и теперь брал его за горло. Как только он это понял, стало легче дышать.

Утром пещера просвечивалась тихим светом.

Вход оказался завален, еле разгреб: снаружи мглистая метель, смешанная с туманом.

Макс залез обратно в пещеру. Перекусил, вздремнул, все еще прислушиваясь к себе — не карабкается ли снова страх к горлу. К обеду ветер стих, и он отправился искать Барни.

Светящийся туман облегал его. Скоро он потерялся на склоне.

Ночевал Макс в небольшой пещере, в которую провалился по пояс уже в потемках. Спал неглубоко, все время думал о Барни.

Но за это время что-то произошло с ним самим. Он впал в оцепенение. Знал, что его ищут, но был безразличен. Не мог даже пошевелиться. Снег перед его ртом вытаял и обледенел карамельным блеском. Он увидел в нем расплывшийся, отраженный замок «молнии» на куртке под горлом. У него и мысли не было двинуться, спугнуть могучую силу покоя, которая его охватила. И было все равно — замерзнет он насмерть или нет. Иногда ему казалось, что он видит себя со стороны — комок свернувшегося в спальнике тела…

Через четверо суток разъяснилось.

Макс выполз из пещеры на рассвете и встал перед Хан-Тенгри.

Вершина теперь не влекла так беспрекословно.

Он прошел по седловине до первых скал.