– Что так спешно. Случилось что?

И показалось мне – знает этот жук все. О силы небесные, неужели так и тащить эту легенду по Афгану?

Куюня появился к вечеру. Махно уже успел отделить его тарелку и не садился за его рабочее место. Куюня был слегка поддат, рассказывал, как в Ташкургане в сортире к нему пристала обезьяна. Бегала там мартышка Гаврила. Хулиганистая была. Потом опять запросился в Талукан. Он был счастлив. Его «голубое» минетное жило в нем органически. (Махно позже признался, что Куюня очень в училище любил делать массаж однокурсникам и имел кличку Гом, но ни в чем предосудительном замечен не был. Правда, любил один, на чердаке, выпить бормотухи.)

Мы попытались объяснить Куюне, что ему срочно нужно убыть в Союз по особому заданию, суть которого ему объяснят в Политуправлении. Он заупрямился:

– Не поеду. Нечего мне там делать. Что за поручение?

Утром он сбежал в полки. А Игнатов позвонил и мрачно сказал: «Даю вам сутки. Убрать подлеца».

Я пошел на крайние меры. Собрали личные вещи корреспондента. Опять же, как объяснить, что шинель ему нужно брать. Пустили голым, якобы ненадолго. Ибо свято верили, что такое в Политуправлении не простят. О, как мы ошибались! Но это все позже. А пока я достал наручники, Махно взял пистолет, и мы пошли искать Куюню.

В самолет мы его затолкали силой. Он верещал, все недоумевал, зачем его в Союз?

– Там все объяснят. Да ты же и сам понимаешь!

– Что я понимаю? В чем дело?

Слава богу, улетел. Мы с Махно по этому поводу выпили. А постель Куюни Махно выбросил... И в страшном сне я бы не мог увидеть, что Куюня еще вернется и будем мы жить еще «долго и счастливо». Но так оно и вышло. Жизнь – великая выдумщица!

Ноябрь, он и в Афгане – ноябрь. По утрам холодно. Срывались дожди. Грязь, слякоть. По мере возможности подтягивали строительство редакции. Но зимовать, по всему, придется в драной палатке. Тяжело будет. Тут я изобрел один трюк. Выписал б/у палатку и набросил сверху. Продержимся теперь. Переложили печку, вывели новую, высокую трубу, с искрогасителем собственной конструкции. Я очень боялся пожара. К осени стали поступать сообщения о гибели людей в горящих палатках. Был случай – погибло сразу около двадцати солдат. Запасной вход в прорезиненном жилище был завален ящиками с патронами, а печка у входа полыхнула – дневальный пытался разжечь ее с помощью бензина.

Несколько раз выехал с разведчиками и с Наби Акрамовым. Все одно. Однообразие. Мне казалось, что все это уже виделось когда-то.

Вот мы входим, настороженно, готовые к стрельбе в любой момент, в разгромленный бомбоштурмовым ударом кишлачок. Вот руины, на которых обреченно воет старуха. Вот корова, приваленная стеной хлева. Живая еще. Из сорванного копыта сочится кровь. Да, под роговым башмаком очень много сосудов, попробуйте сорвать ноготь. Вот несется, расплескивая грязь, БМП разведки к медсанбату. Значит, кого-то зацепило.

Оживился отряд. Пошли команды усилить работу с местным населением, которое закончило полевые работы. Поехали. Маршрут знакомый: Баглан – Пули-Хумри – Айбак – Ташкурган. «Большое плечо» – так мы называли этот маршрут в отличие от «малого» – в сторону Файзабада или Шерхан-Бандара.

Состав тот же. Новых людей в отряд не давали. Хорошо, поскольку это уже был сплоченный, обкатанный механизм, боевое подразделение, за отрядом уже была история.

Пошли в Чашма-и-Шер. Где-то в этом направлении был отряд самообороны. Командир его, позывной «Зульфия» – здоровенный таджик, цену себе и своему отряду знал. С нашими ладил, за солярку и муку, баловаться на своем участке не позволял. Вот такая была «Зульфия». Мы провели митинг в одном из его «поместий». А по пути заехали на нашу точку, где-то под Бандиду. Попили чайку. И тут я узнал от словоохотливого капитана, что вот здесь, за бугорком, по вечерам «хадовцы» расстреливают и закапывают «духов».

– Да они и нас зовут посмотреть... – начал было капитан.

– Стой. Не живописуй. Ходил кто-то из ваших смотреть или нет?..

– Ну, бывали ребята. А что тут...

– Не х..я ты не понимаешь, товарищ капитан. Они вас вяжут под свои дела. И трупы рядом с вами. А потом раскопают. И пули наши.

– Да ты не пугай...

– Я серьезно говорю. Они ваши фамилии давно в поминальник записали...

Об этом случае я рассказал своим «спецам». Дело к осени 1981-го складывалось так, что к любому дерьму с кровью и смертью афганские власти старательно подвязывали нас. Сами они ходили с относительно чистыми руками. «Нет друга коварней афганца» – это не я придумал. Это их пословица.

Нанесли мы визит вежливости и в пехотный афганский полк. О чудеса! У ворот стояли худые темнолицые сарбозы в немецких (!) серо-голубых шинелях. А на пуговицах – якоря адмиралтейские. Я пощупал – сукно доброе, бархатистое. Да и новенькие. И каски с «рожками» – немецкие. Что за маскарад? Оказалось, что резервистов одевают в такую форму. Откуда запасы? Еще с 1945 года. А куда было сплавлять немецко-фашистскую амуницию? Шинель, она при чем? А в советской шинели афганцу ходить не пристало.

Нам хотели показать, как резервисты принимают присягу на верность правительству Бабрака (у Кармаля уже была в ту пору кличка Боря Каструлькин).

Пока действо готовилось, навестили штаб полка. Комполка плохо говорил по-русски, советник наш, русский, не знал дари. Переводчика рядом не было. Тут наш доктор услышал, что афганский полковник не только у нас в Союзе на курсах побывал, но учился в Калькутте в индийском военном колледже. Толя оживился и брякнул: «Ду ю спик инглиш?» Командир вскинул голову, просиял и выдал большую беглую тираду. Толя, естественно, ничего не понял. И наступил дипконфуз. Врач наш, дерматолог, кроме этого «дуюспика» ничего более не знал... Но проехали... Пошли смотреть на присягу.

Длинный стол. А на нем... От кавалерийских карабинов и маузеров, через немецкие пулеметы и наши «ППШ» к автомату Калашникова. И вокруг стоят резервисты. И еще, через равные промежутки Кораны разложены. Я вволю нащелкал кадров. И вот тут какая-то заминка. А, муллы нет. Некому «освятить». Тут из-под горки бежит нечто худое, растрепанное, теряя галоши на босу ногу. И зря торопится. Командир полка его перехватил и хорошо так пару раз священнослужителю приложил по зубам.

Ничего. Тот встряхнулся, и действо пошло. Руки: на Коран одна, на оружие – другая. «Хвала Господу, Создателю миров...»

Вот такая была присяга. Но потом плова поели и поехали, довольные. А советник наш в полку остался. И я подумал: а что он может насоветовать полковнику, окончившему военное училище английского образца? Эти провинциальные советники были чистой воды заложниками. Они спали в дружественной стране в обнимку с гранатами и пулеметами. И нужны были только вместе с советскими займами, оружием и в оправдание преступлений против своего народа. Талибов будущих выучили эти советники!