— К тебе домой? Хм… Знаешь, у меня сейчас просто на работе завал…

— Понятно. Значит, отфутболить решили, да? Понятно…

— Нет, Кирка, нет! Ну что ты…

— Тогда приходите.

— Да как-то неловко. А что мать скажет?

— Да ничего она не скажет. Вы же ко мне придете, а не к ней. Давайте в это воскресенье, а? По воскресеньям же на работу не ходят.

— Ладно, черт с тобой… Тогда в воскресенье вечером, ближе к семи. Идет?

— Идет! Буду ждать. Записывайте адрес.

— Ага, сейчас запишу… Погоди, ручки под рукой нет…

Потом Митя с недоумением разглядывал бумажку с нацарапанным на ней огрызком карандаша адресом. Вот же Кирка, черт рыжий! Как ловко его в эту авантюру втравил… Можно представить себе лицо его мамаши, когда он в дверях нарисуется! Здрасте, я в гости к вашему сыну пришел!

На лице ее, кстати, ничего особенного не отразилось. Открыла дверь на его звонок, уставилась поверх очков так, будто и не узнала. А может, он ее врасплох застал, как тот гость, который хуже татарина?

Да, наверняка врасплох. Видно, что с утра не причесывалась. И футболка на плече рваная, и штаны серые трикотажные, с пузырями на коленях, совсем невразумительные. И глаза припухшее будто — может, и умыться ради воскресенья забыла? Стоит, смотрит, как на пустое место…

— Это… Это вы, Дмитрий? Но как?..

— Мам, это ко мне! — выскочил в прихожую Кирка. — Это я Дмитрия позвал, мы с планшетником разбираться будем.

— Как это, ты позвал? И с каким планшетником? — в ужасе обернулась Вика к сыну. — Ты что, Кирка, с ума сошел? — и снова к нему: — Простите его, Дмитрий, он точно с ума сошел…

— Да все с ним в порядке, не беспокойтесь. Он позвал, я пришел, что тут такого?

— Да? А… Ну да, конечно… Да вы проходите, проходите…

— Пойдемте ко мне в комнату, Дмитрий! — распорядился Кирка, махнув рукой в глубь коридора. И тут же развернулся, весело скомандовал матери: — Чаю нам сделаешь, ага?

— Чаю? Да, чаю, конечно… — снова кивнула она, как послушная сомнамбула. — Да, я сейчас…

— Нет, ты видел? — сиплым шепотом спросил Кирка, плотно закрыв дверь своей комнаты. — Видел, а? Ой, извините… То есть вы видели?

— Да ладно, давай на «ты», чего уж там. А что я такого должен увидеть?

— Ну… Она ж сама не своя. Еще и ревет все время. Видел, какие глаза опухшие?

— Ну… Может, у нее просто глаза болят? Или случилось что? На работе неприятности?

— Да прям! Все у нее в порядке на работе!

И с глазами тоже! Это она из‑за тебя ревет, я знаю!

— Кирка, не придумывай, а? И вообще…

Зачем ты меня позвал? Где планшетник?

— Да все с ним нормально, с планшетником… А насчет мамы я не придумываю, она точно из‑за тебя ревет. А еще фотки все время пересматривает, которые мы в поездке делали и на которых ты есть. А потом снова ревет. Тебе этого мало, да?

— Кирка, прекрати… Нельзя так, понимаешь?

— Что — нельзя?

— Нельзя ставить взрослых людей в дурацкое положение своими выдумками.

— Так если выдумками — конечно! Но я же ничего не выдумываю! Позавчера к нам тетя Катя приезжала, и я слышал, как они с мамой на кухне разговаривали… О тебе, между прочим!

— Обо мне?!

— Ну да… Чего удивляешься? Как будто не видишь, что она в тебя влюбилась! Не видишь?

— Нет…

— Ну так присмотрись лучше! Тетя Катя тоже ее весь вечер уговаривала — сама, мол, ему позвони, чего такого-то? Сейчас так принято, можно женщине первой звонить, даже приветствуется! Нынче, говорит, образ пушкинской Татьяны давно перестал быть наивно-трогательным, поскольку нынче каждая девушка — сама себе Татьяна. И знакомится первая, и звонит первая, и даже замуж сама первая просится. А что, так и есть… Ко мне тут Ирка из параллельного класса два раза уже подваливала, предлагала встречаться. Ну, это я так, к примеру…

— А ты что, Ирке взаимностью ответил?

— Да не, я без любви не могу.

— А я, значит, все могу, да?

— Ну так мать к тебе сама и не подваливала. Она ж умрет сразу, если на такое решится. Да и не решится никогда…

— А ты, значит, за нее все решил, да? И придумал это трудное дело в свои руки взять? Ох, Кирка, ну ты даешь, брат…

— Да ничего я не решил! Вообще не буду тогда разговаривать, если ты ржешь…

— Я ржу?!

— Да. Ты глазами ржешь. Думаешь, не вижу?

— Ладно, брат, извини. Давай тему закроем. Так что у тебя, говоришь, с планшетником?

— Да все с ним нормально, говорю же… Я думал… Я хотел… Слушай, а ты женись на ней, а?

Чего вокруг да около огород городить? Знаешь, какая она хорошая? Да она вообще лучше всех!

Пока Митя соображал, как правильно Кирке ответить, чтобы было педагогично и без лишнего «ржания» в глазах, неловкую паузу раздробил на кусочки легкий стук в дверь. Кирка сделал страшное лицо, приложил палец к губам, потом воскликнул жизнерадостно:

— Да, мам, заходи!

Митя вдруг почувствовал, что краснеет. Как пацан, попавший в ужасно неловкое положение. Ну и как теперь глядеть на Вику, как разговаривать?

Да и она, похоже, чувствовала себя не лучше. Хотя и причесаться успела, и переодеться. Челочка Деми Мур, клетчатая голубая ковбойка, джинсы новые… А ничего так, ей идут джинсы в обтяжку…

— Пойдемте чай пить… Я на кухне накрыла, ничего?

Глянула исподлобья, улыбнулась осторожно и тут же прикусила губу, словно не позволяя себе улыбки. Снова глянула…

А на Митю вдруг веселое нахальство напало. А может, и не нахальство, а обыкновенное мужицкое самолюбие. Фотки, мол, перебираешь, да? По ночам плачешь? Тете Кате про меня рассказываешь? Не хочешь быть пушкинской Татьяной, да? Нет, а у какого мужика после таких откровений сермяжное самолюбие не проснется? Хотя бы ненадолго?

Пришли на кухню, чинно уселись за стол. А чай хороший Вика заварила, настоящий, цейлонский.

— Вам покрепче, Дмитрий?

— Да, мне покрепче.

— Вот, пожалуйста, берите печенье, больше ничего нет… Если б я знала, что вы придете, пирог бы к чаю испекла…

— А ты умеешь? — спросил с улыбкой Митя.

— Что?! — Брови у Вики взлетели удивленно.

— Ну… Пирог-то умеешь печь или просто так хвалишься? — повторил вопрос Митя.

Наверное, это нахальство в нем заговорило. Веселое, легкое. Оно же и на «ты» заставило перейти. Тоже легко и весело. Оно же и удовольствие получило от Викиного растерянного смущения.