и у кого можно остановиться, чтобы перехватить «калиновый листок», приняла безоговорочно.

В районе, куда Серафима добралась через несколько часов, она зашла в больницу. На хорошо вымытых и выскобленных деревянных ступеньках крыльца ее встретила пожилая женщина, выполнявшая обязанности регистратора.

Выслушав просьбу Серафимы, она долго молча рассматривала необычную посетительницу. Регистраторша вначале наотрез отказалась возвращаться в дом, чтобы заглянуть в журнал записей.

— Кто же ты ему такая, коли даже фамилии не соизволила узнать? У нас тут и потемнее тебя люди бывали, но таких загадок не загадывали. Нет, не было у нас вроде никаких Гордеев. Не припоминаю таких.

Серафиме пришлось, употребить немало изворотливости и выдумки, чтобы заставить регистраторшу возвратиться и проверить всех Гордеев, какие могли поступить сюда за последнее время. И таких в записях больницы не оказалось.

Только после посещения больницы Серафима решилась встретиться с проповедником, с этим для нее загадочным и необычным человеком. Теперь путь лежал в Краюшкино.

…Чтобы не вызвать лишней суматохи, Серафима поставила бричку поодаль от молебного дома — в соседнем переулке. Всю дорогу, пока сюда добиралась, она воображала встречу с Парамоном, представляла его растерянность при сообщении о том, что никакого Гордея в больницу не доставляли, что братья и сестры во Христе загубили его.

Своего наставника Серафима отыскала без труда: он стоял возле дома в окружении четырех женщин. Она сразу же заметила, что Парамон при виде ее засуетился, задергался. На Серафиме взгляд его задержался на какие-то доли секунды, но и их хватило, чтобы увидеть в глазах вспыхнувший испуганно-злой огонек. Парамон опустил голову, резко повернулся спиной и попытался было удалиться от назойливых сестер, не желавших расстаться с ним без божественного наставления. Путь отступления отрезала Серафима.

— Сестра Серафима, ноне нет мне мочи вести с тобой беседу. В другой раз… недуг, недуг у меня, — попытался он отстранить рукой почти вплотную приблизившуюся Серафиму.

Парамон бросил кроткий, умоляющий взгляд на сестер. И те, быстро разгадав смысл этого взора, немедля пришли на помощь.

— Боже мой! Да у нее совести нисколь не осталось! — с лютой враждой в голосе произнесла одна из них.

— Ты смотри, как прет! Никакого приличия и уважения! А ну, отступи!

Пресвитер, почувствовав неминуемую заварушку, поднял кверху руки, дал знать, что не следует распаляться. Но Серафиму теперь уже было не остановить. Тот же самый Парамон, к которому она успела проникнуться чувством уважения и почтения за его степенность, за его негромкие, но всегда рассудительные речи, за его умение всегда внимательно выслушивать человека и дать добрый совет, вдруг обернулся чудовищем, требующим принести в жертву богу ее детей. Он, коренастый и плотный мужчина, всегда казавшийся ей образцом смиренности перед богом и людьми, напоминал ей сейчас паука, который занимается расстановкой своих сетей, чтобы ловить простачков.

— Так вы, оказывается, детей здесь убиваете! Богу молитесь! — задыхаясь от гнева и желания сразу выпалить все, с чем она приехала, выкрикнула Серафима. — Да я вас всех в тюрьму упрячу, да я… я…

— Ступайте, сестры, с богом, — кивнул Парамон собеседницам и, дождавшись, когда те удалились на приличное расстояние, обратился к Серафиме:

— Как же ты допустила, сестра, что к тебе в душу прокрался сатана, похитив благодатные всходы божественного посева? Отрекись от сказанного, бог милостлив и он простит заблудшую. И как ты смогла при людях такое проронить? Мы здесь богу служим, а не убийства ведем…

— А кто подослал Марию? Данилку захотели взять! Шиш вам! А детей Савиновой кто убил?

Парамон хотел было успокоить Серафиму, приподнял руку и хотел что-то сказать. Но бесполезно. Уже чувствовалось, что ее гневные и истерические выкрики вот-вот превратятся в вопль, плач.

— А куда вы сбросили Гордея? Тоже богу подарили?.. Вы соврали мне тогда… Я только из больницы… Куда, куда вы его девали?.. Сейчас поеду в милицию!

Теперь уже было ясно, что Парамону все трудней и трудней скрывать свой испуг. Через прищур глаз можно было заметить беспокойное метание зрачков, под ковыльными усами задергалась верхняя губа. Теперь он не хотел отпускать Серафиму, не найдя с ней примирения. Парамон, заикаясь и сбиваясь, сейчас внушал ей, что она не поняла тех, кто говорил ей о жертвах богу, что самая обыкновенная шутка была ею принята всерьез.

— Хулу, хулу на господа бога возвели, ты поверь уж мне. Пусть во мне ни одной живинки не останется, ежели грешу истиной, — теперь уже просящим голосом молвил пресвитер. — Иль мало я тебе добра сделал и пожелал? Вспомни-ка…

Но в голосе Парамона не было уверенности и убедительности. И это подметила Серафима, почувствовала свою правоту.

— Сказывайте, где Гордей? Куда его швырнули? — напирала Серафима. — Людоеды! Ироды! Не так заговорите перед следователем!

Парамон заметался. Он схватил пятерней руку Серафимы и бесцеременно, как назойливая цыганка-ворожейка, потянул к себе.

— Ничего не делай — сами разберемся! Сами, сами… Все по-божьему будет, — упрашивал он Серафиму, — не надо. Вспоможение тебе будет от общины: сколько-то деньгами, а сколько-то божьим наставлением… Ты погубишь нашу тайную общину.

Серафима с силой вырвала руку из цепкого захвата Парамона и побежала за угол, где стояла ее бричка. Парамон вначале было торопливо засеменил за строптивой сестрой, но потом вдруг резко затормозил, снял с головы картуз, с досады скомкал его и сунул под мышку.

Через минуту из-за угла вывернулась бричка. Мерин взял галопом. Серафима, подняв подбородок, энергично размахивала ременным кнутом над крупом коня. Проезжая мимо Парамона, она кинула на него гневный взгляд. Пресвитер стоял растерянный, слегка ссутулившись. И было в этой осанке что-то от ястреба, готовившегося кинуться на жертву, схватить ее когтями и растерзать.

Это была последняя встреча Серафимы со своим проповедником, с общиной, которая не так давно взяла было под опеку ее растрепанную жизнь и хотела пустить ее по новому руслу.

XXVI

Боясь разоблачения, община ушла в еще более глубокое подполье. Прибывшая в Краюшкине следственная комиссия уже не застала здесь ни Парамона, ни его приближенных. Факт приношения жертв богу «невинных душ» был установлен. Заведено было дело, но главные организаторы молебных собраний оставались не обнаруженными. Через неделю из-под обрывистого берега был извлечен