Анри вскочил со своего места, отбросив в сторону стул, и закричал в негодовании, тыча в сторону Габриэль пальцем.

— Если мне нужны были доказательства того, что отец на старости лет выжил из ума и составил безумное завещание, то вот они передо мной! Ты разоришь всю семью!

— Я так не думаю, — Габриэль встала из-за стола, сохраняя самообладание. — Несмотря на все трудности, для шелка наступают теперь хорошие времена. Нам повезло, в наше время лионский шелк переживает свой расцвет благодаря поддержке «Мобилье Империаль». Причем неважно, изготавливаются ли наши ткани на старых ручных станках или на новых механических, — их качество остается непревзойденным. Но поскольку теперь в нашей власти переоборудовать производство на новый лад, было бы непростительной глупостью упустить такую возможность. Деловой человек должен идти на оправданный риск, если хочет добиться успеха.

Анри бросил на нее насмешливый взгляд и презрительно фыркнул:

— На оправданный риск, но не на безрассудство.

Терпение Габриэль, наконец, лопнуло.

— Решай: ты со мной или нет.

Анри поступил так, как Габриэль и ожидала. Хотя он внутренне кипел от негодования, он все же кивнул и неохотно сказал:

— Думаю, что все же в этих трудных обстоятельствах я должен остаться с тобой — ради твоего же блага.

Оставшись одна, Габриэль глубоко задумалась. Ее жизнь постепенно превратилась в нескончаемую череду сражений и битв. В Лионе она вынуждена была каждый день бороться с Анри, выносить его нескончаемые придирки и выслушивать критические замечания, а дома Эмиль не оставлял ее в покое, настаивая на том, чтобы она ездила в Лион не чаще одного раза в неделю.

— Пойми меня, дорогая, — терпеливо уговаривал он ее, — мне очень не хватает тебя. Без тебя в доме так одиноко. На прошлой неделе я вынужден был провести без тебя целых пять долгих ночей. Мне кажется, в мире нет больше второго такого супруга, который согласился бы терпеть пренебрежительное отношение к себе со стороны жены.

На прошедшей неделе Габриэль так и не удалось выбраться домой — в первый раз за два месяца Эмиль в течение всей недели оставался один, и Габриэль знала, что он, конечно, не преминет подчеркнуть это обстоятельство и упрекнуть ее. Он Изо всех сил старался вернуть Габриэль домой, к привычному кругу обязанностей, в которые — с его разрешения — входил бы подбор красителей для шелковой пряжи. Она перестала спорить с ним и доказывать, что ее наезды в Лион всего лишь раз в неделю ни к чему хорошему не приведут, она станет марионеткой в руках Анри, который фактически возглавит все дело. Подобные доводы не производили на Эмиля никакого впечатления, и Габриэль вскоре поняла, что муж как раз и стремится к такому положению дел, при котором его жена была бы лишь номинальным главой фирмы.

— Прошу тебя, Эмиль, не думай, что я отношусь к тебе с пренебрежением, — прошептала Габриэль. Он посадил ее к себе на колени, и она обвила руками его шею. Всякий раз, когда Габриэль приезжала домой, она старалась быть с мужем как можно более нежной и ласковой. И бывало, действительно они переживала минуты настоящего счастья — тем тяжелее было Эмилю вновь расставаться с ней надолго.

— Я люблю тебя, Габриэль, — нежно сказал он, дотрагиваясь рукой до ее подбородка. — Если бы я не любил тебя так сильно, мне было бы намного проще… Но почему…

— Почему я не такая, как другие жены? — перебила она его, чувствуя, какой вопрос он хочет задать, и не желая слышать этого вопроса.

Он невесело рассмеялся.

— Боже упаси! Я хочу, чтобы ты была такая, какая есть, пусть даже деловая хватка, которой ты обладаешь, больше подходит для мужчины, нежели для юной нежной женщины! — Эмиль растроганно поглядел на жену: — Я хотел сказать совсем другое. Я хотел спросить, почему ты до сих пор не подарила мне ребенка?

Габриэль отвернулась от мужа, чтобы скрыть свое смятение, которое ее охватило. Она не собиралась рожать в ближайшем будущем и хотела оттянуть на неопределенное время появление на свет своих детей. Хотя впоследствии — если на то будет воля Божья — ей хотелось бы иметь двоих или троих детей. Кроме того, она мечтала о сыне, о наследнике Дома Рошей, для которого она в сущности и старалась сохранить и приумножить состояние деда.

— Придет время, и у нас появится малыш, — пробормотала она, — я уверена в этом.

— Я тоже так думаю. Твое тело слишком совершенно для того, чтобы уродовать его беременностью, — с этими словами он спустил с ее плеча тонкую ткань платья с глубоким вырезом и, обнажив грудь жены, припал к ней губами.

Позже, лежа в объятиях уже заснувшего Эмиля в их супружеской кровати под круглым балдахином, Габриэль размышляла над тем, почему до сих пор не может забеременеть. Каждый раз после близости с мужем она чувствовала, что тайный светильник так и остался не зажженным, что дверь в сокровенное святилище так и не удалось открыть. Ей казалось, что она получила бы в тысячу раз более сильное наслаждение, если бы ключ к двери этого святилища был найден. Нет, она не думала, что от этого зависело зачатие ребенка — ведь зачать можно и от насильника, не испытывая ничего, кроме боли и стыда. И все же она не могла не спрашивать себя: неужели то, что она не любит Эмиля, мешает ей забеременеть от него? Может быть, если бы привязанность к Эмилю была более сильной и глубокой и походила на любовь, она смогла бы родить ему ребенка. Но тут сердце Габриэль вновь исполнилось горечью: разве сможет она хоть когда-нибудь полюбить мужа? Ведь она любит другого мужчину…

* * *

Когда в мастерских Рошей появились первые станки Жаккарда, Габриэль попросила своих ткачей опробовать их. Причем она обратилась с этим предложением прежде всего к молодым людям, зная, что пожилые ткачи предпочитают работать дома, в кругу семьи, где они чувствуют себя более независимо, выбирая для работы удобное им время. Но даже молодые ткачи, пришедшие в мастерские взглянуть на новые станки, были полны сомнений и с неохотой взялись за дело. Однако, узнав, что им предстоит работать в просторном помещении монастыря, где много воздуха, они — сравнив новые условия труда с работой за старыми станками в душных тесных комнатах — согласились на переезд в оборудованную станками Жаккарда ткацкую фабрику и убедили своих товарищей присоединиться к ним. И все же в тот день, когда были подписаны последние бумаги и здание монастыря перешло в ее собственность, Габриэль еще не набрала необходимого для фабрики количества рабочих.

Она лично наблюдала за установкой новых станков и следила за тем, чтобы в цехах не было тесно и к каждой машине можно было свободно подойти. В тот момент, когда она как раз руководила работами по расстановке и наладке станков и в помещении стояли грохот, стук молотков, лязг железа о камень и крики рабочих, Габриэль доложили, что ее хотят видеть какие-то люди. Она сразу же подумала, что к ней явилась депутация ткачей, поскольку она уже несколько раз получала от них суровые предупреждения и даже угрозы, которые, в частности, выражались в разбитых окнах новой фабрики. По-видимому, рабочие пришли, чтобы сделать ей последнее предупреждение и заручиться ее обещаниями, что она не будет следовать дурному примеру Дево, переоборудовавшему свою мастерскую на новый лад.