– Разве сравнение не есть комплимент? Я сравнил твои ноги и твое лицо и признал первенство за первыми.

– Комплимент не предполагает сравнения, дубина железная. Девушек не следует сравнивать.

– А что нужно?

– Восхищаться их уникальностью.

– Ты противоречишь самой себе! Я могу с геометрической точностью доказать, что данная форма ног – бедер, лодыжек, ступней – встречается еще у трех наших лаборанток. Но уникальность твоего лица не требует доказательств. Она очевидна.

Да уж, тут я с кошмарным жителем согласна. Скашиваю взгляд и смотрю на профиль Надежды. Для успокоения сердцебиения.

– Это называется уродством, глупенький. Всё, что отклоняется от стандарта, есть уродство. Взгляни на девочку. Ее лицо отвечает большинству стандартов – пропорции, нос, разрез глаз. Восточный стандарт. Я бы сказала – дальневосточный.

– Хм, – они останавливаются перед нами. – Ты так считаешь? Но, как я слышал, есть пластическая хирургия. Мое предпочтение – твоя нынешняя уникальность, но если ты считаешь, что она есть уродство…

– Милый, я давно пережила подобные глупости. Однажды, когда стало невыносимо, я наглоталась таблеток. Брала горстями и глотала. Без разбору. А очнувшись в больнице, обнаружила – мне безразлично собственное лицо. Мне вполне достаточно ног, – она еще немного подтянула подол мини и притопнула.

И они пошли дальше. А мы стоим.

– Ты видела? – спрашиваю зачем-то. Просто так.

Видела.

– Ее лицо…

Надо идти. Иванна.

– Иванна, – бормочу, – Иванна, – в мозгах дурацкий вопрос – что бы я предпочла – такое лицо или как у Иванны? Но ноги у нее и правда красивые.

Путешествие в безумие продолжается. Наш проводник – случайность. Ничего не узнаю. Темнота исказила всё. Лишь сквозь пустоту эфира доносится: «Надежда… помощь… Надежда». В голову приходит запоздалая мысль, что никакая не Иванна, а неизвестный полярник, отрезанный от всех антарктической ночью, шепчет в радиоэфир о надежде на близкую помощь. И я готова рассказать Надежде о догадке, но за следующей перегородкой нас встречает шум машин. На столах громоздятся телевизоры. Вернее, мне так кажется, что телевизоры. И на короткое мгновение я воображаю, будто проснулась в мастерской «Буревестника». Но это всё тот же «крейсер». Боевой корабль передовой науки. И телевизоры никакие не телевизоры, а экраны вычислительных машин, подсвеченные зеленым.

В стенах пробиты проходы. Зал занимает всю ширину здания. Освещения нет, кроме зеленого мерцания и редких ламп на столах.

– Нас тут повяжут, – бормочу.

Не повяжут, бодрит Надежда и тянет за собой.

Под ногами похожие на удавов провода – толстые, шершавые. Сытые удавы. Обожравшиеся цифрами и буквами.

За столами – люди в халатах. Почему-то горящие лампы и люди не совпадают по местам. Там, где горит лампа, нет людей. Там, где люди, нет ламп. Мы идем между рядами. Надежда иногда останавливается, смотрит на экраны. Ничего не понятно. Белиберда. По соседству сидят двое – один за пультом с кнопками, другой с кипой журналов, похожих на классные. У меня очередная дурацкая мысль: они вносят в машину наши оценки.

– Патронажная книга, узкая версия, – говорит тот, что с журналами.

– Кого на этот раз?

– Демон Максвелла – всё.

Услышав знакомое, мы останавливаемся. Левша Поломкин?

– Я его помню. Помнил, – говорит за кнопками. – Рядом с ним жутко холодно. Да?

– Прав. Не отвлекайся. Сложный код, – шуршит журналами.

– Причина?

– СУР третьей стадии.

– Но ведь он еще функционирует? – Руки ходят по кнопкам.

– Перевод к вивисекторам. У них не пофункционируешь.

Надежда стоит, зажав уши. Мне тоже хочется, но поздно. Толкаю ее в спину. Почти грубо. Но разве она виновата? Виноваты какие-то вивисекторы.

– Надо вызвать воспитателя, – шепчут в темноте. – Какой у них внутренний?

– Перестань, – отвечают. – Пусть смотрит. Может, у нее одно развлечение – смотреть.

– Жалостливый.

– Не-а. Оптималист.

– Что за зверь такой?

– Каждый феномен требует оптимального отношения. Не больше, не меньше.

– А-а-а, моя хата с краю?

– Ты их видел?

– Я туда не хожу. Берегу психическое здоровье. Может, конфетку дать?

– Не отвлекайся. Ночная смена не для отвлечений, а для упрямой работы. ОГАС жаждет информации, и наша задача – накормить ее.

– Утром опять столпотворение начнется с квартальными отчетами. И мы крайние.

– Назвался «шарашкой», делай всё, что говорят.

– Угу.

– Что – угу?

– Угу.

Разговор сменяется щелчками клавиш. Хорошо быть идиотами. Пускать слюни и есть сопли. С подобной стороны приют мне еще не открывался. Мы – невидимки. Мы – никто. Пустое место. С одного боку – хорошо, когда тайком пробираешься в подобные места. Но с другой стороны… Захочется выть. Делать идиотские поступки, чтобы привлечь внимание. Хоть какое-то. Кричать. Стучать по столам. Бегать голышом. Мочиться в коридорах. Но ведь этого и ждут? Что взять с дурака, кроме анализов, да и то некачественных? Поневоле проникнешься жалостью и пониманием. Дайте мне справку, что я не верблюд.

– Мы никто и звать нас никак, – говорю вслух.

Надо идти, Надежда тянет вперед.

Девочка по имени Надежда. А в чем она? В чем именно надежда заключается? Ведь и мы станем такими же, как Левша. И нас заберут неведомые вивисекторы. А до того никто не обратит на нас внимания.

– Ты понимаешь? – шепчу я Надежде. – Ты понимаешь?

Не бойся. Не переживай. Не дрейфь.

– Хотелось бы. Каково – превращаться в идиота? Или мы уже такие? Только не понимаем и не поймем? Думаем, что умные, а на самом деле – дураки?

Тебе и в голову не придет, что уготовано нам.

– Конечно. Я глупая.

Надежда обнимает и гладит по спине.

– Телячьи нежности.

Больше не будешь?

– Нет.

4

Я их не знаю. Не узнаю. Даже при свете ночника, что вырезает заостренные лица. Кто-то бормочет. Махает руками. Дрыгает ногами. Встает с постели, чтобы опять на нее грохнуться до звона пружин. Лежат на боку и смотрят в тумбочку. Размазывают по лицу вечерний кефир из чашек-непроливаек. Мальчики и девочки. Совсем маленькие и совсем взрослые. Без разбора. Без стеснения. Теперь знаю, куда попадаем мы. Тощие и толстые. С одним выражением лица. Гагарин в космос летал, но бога не видел. Мы никуда не летали, но видим ад. Бога нет, ад есть.