Гитлер возвестил миру, что Рем собрал двенадцать миллионов марок и потратил их на подготовку своего гнусного замысла. Конечно, Рем теперь лишен возможности что-либо опровергнуть, равно как и его друзья. Заявление, что все немцы, которые вели переговоры с иностранными представителями в Германии и утаили содержание этих переговоров, – изменники и подлежат смертной казни, не может улучшить и без того напряженные международные отношения. Я был рад, что не поехал в рейхстаг, где гремели искусственно-шумные овации, и все немцы – это было ясно даже по радио – часто вставали и отдавали гитлеровское приветствие. Канцлер покинул рейхстаг в десять часов, его провожали аплодисментами все, кроме дипломатов.

Суббота, 14 июля. Сегодня я завтракал с доктором Шахтом в Рейхсбанке, в знаменитой парадной столовой. Присутствовал также министр финансов Шверин-Крозигк. Несколько дней назад я слышал, будто он арестован. Вчера вечером он был в рейхстаге, когда канцлер произносил там речь, но не обмолвился об этом ни словом. Мне кажется, я угадывал его мысли. Шахт сказал, что ходили слухи, будто и он тоже убит. Я вернулся домой вместе с советником Джоном К. Уайтом и мирно провел остаток дня, работая над своей книгой «Старый Юг».

Воскресенье, 15 июля. Сегодня в полдень ко мне приехал вице-канцлер фон Папен, который пробыл у меня полчаса, описывая ужасы последних двух недель. Его ближайший помощник фон Бозе убит за предполагаемую связь с Шлейхером. Папен очень встревожен и просил не передавать его слов ни журналистам, ни государственному департаменту.

Вчера Гитлер целый час беседовал с Папеном, уговаривая его не уходить из кабинета и сотрудничать с ним. Папен сказал, что в настоящее время ничего не может обещать. Он сказал также, что ненавидит Геринга и Геббельса, и потребовал доказательств виновности своего убитого помощника, а также других жертв, брошенных в тюрьму, где они острижены наголо и не знают, что будет с ними завтра. Так Гитлер поступил со всеми, кого он подозревал в вероломстве. Папен также очень критически отозвался о Нейрате, который «никогда ничего не предпринимает». Так как автомобиль Папена почти час простоял около посольства, американские журналисты узнали о его визите ко мне и телеграфировали в свои газеты. Германская тайная полиция теперь, пожалуй, знает еще больше.

Понедельник, 16 июля. У меня дома завтракал русский посол, который в воскресенье навсегда уезжает из Германии. Фамилия его произносится «Хинчук»2, хотя я не думаю, чтобы она так и писалась. Он не коммунист, но беззаветно предан делу коммунизма.

Присутствовали также английский посол сэр Эрик Фиппс и мистер Гарри Гопкинс3, – по-видимому, доверенное лицо президента Рузвельта. Сэр Эрик, как всегда, говорил мало. Мистер Гопкинс всех очаровал и был очень доволен, что мы не добились для него встречи с Гитлером, о чем он просил по телеграфу. Он сказал, что счел бы теперь позором для себя пожать руку этому убийце.

Другой гость, Джордж Гаррисон, директор нью-йоркского банка «Федерал резерв бэнк», рассуждал либеральнее, чем я ожидал, но был очень озабочен тем, что англичане требуют от немцев уплаты шести и семи процентов по обязательствам в сто миллионов долларов согласно плану Дауэса – Юнга, тогда как американские кредиторы по этому же плану за свои двести миллионов не получают ничего. Через два дня он уезжает в Америку с Монтегю Норманом, президентом Английского банка. Норман считает, что английское правительство сделало ошибку, потребовав преимущества в платежах.

В половине шестого я по поручению правительства США заявил протест против уплаты процентов английским кредиторам, поскольку уплатить американцам нет возможности. Нейрат был озабочен не меньше меня. Я отлично знаю, что, пока положение не изменится, Германия не сможет никому уплатить по своим обязательствам. Я пробыл у министра всего десять минут.

Вторник, 17 июля. На завтраке, который Франсуа-Понсэ устроил в честь Хинчука, присутствовали сэр Эрик Фиппс, а также испанский посол. Прием был устроен по всем правилам дипломатического этикета. За столом беседа касалась главным образом истории, а не современного политического положения в Европе. Пока все гости стояли в большом приемном зале, что продолжалось около получаса, сэр Эрик отвел меня в сторону и спросил, должен ли, по моему мнению, дипломатический корпус послать в октябре своего старшину, папского нунция, в германское министерство иностранных дел, чтобы узнать, не следует ли нам прекратить принимать немецких деятелей у себя, поскольку канцлер осудил немцев, которые бывают на дипломатических приемах. Я согласился, что это имеет смысл, и добавил: «Мне кажется, нам следует договориться устраивать поменьше официальных обедов и приемов». Он согласился со мной. Увидим, что из этого получится. Немцы, конечно, теперь боятся бывать у дипломатов.

Четверг, 19 июля. Мы с моей женой Мэтти обедали с группой банкиров в особняке Манна в Далеме. К моему удивлению, присутствовал Риббентроп – тайный посредник Гитлера. Он немного нервничал, говорил о своей предстоящей поездке в Соединенные Штаты в октябре этого года и подчеркнул, что США располагают золотом на 8 миллиардов долларов, тогда как Германия – всего на 20 миллионов.

– На что же вашему народу жаловаться? – спросил он.

Возвращаясь домой, мы снова были под впечатлением того страха, который вызывает у банкиров современный упадок Германии. Никто не верит в способность Гитлера управлять страной.

Воскресенье, 22 июля. Сегодня я два часа работал в своем кабинете. В половине первого я вышел на полчаса прогуляться по Тиргартену, где ощущалось благотворное влияние дождя, который прошел прошлой ночью, хотя все вязы, пораженные какой-то болезнью, так и не оправились. В половине второго был подан воскресный обед, на котором присутствовали господин Дин, несколько профессоров с женами и другие гости. Хотя в присутствии Дина никому не хотелось высказываться откровенно, все резко критиковали гитлеровский режим, называя его варварским и беспрецедентным со времен средневековья. Один из профессоров надолго задержался у нас вместе со своей женой и с горечью говорил о Германии, в которой всем им приходится жить. Я был несколько удивлен, так как знаю, что грозит этим людям, если кто-нибудь донесет на них.

Вторник, 24 июля. Мэтти, Уильям и я поехали обедать к Риббентропу. В десять минут девятого мы приехали в его роскошный особняк в Далеме с живописной лужайкой позади дома. Почетным гостем был итальянский посол Черрути, который почти весь вечер молчал. Генри Манн4 и его жена тоже были здесь. Манн, в прошлом ярый приверженец нацизма, теперь ненавидит гитлеровский режим. Он рассказал, что приблизительно 1 июля одного его соседа выманили на улицу, привели к его дому и убили. Мертвое тело лежало на ступеньках у парадной двери целый день. Потом его убрали, и полиция попросила слуг Манна смыть кровавые пятна.

Еще один странный факт. Говорили, будто граф Геллдорф, начальник полиции в Потсдаме, был застрелен 30 июня. Поэтому мы очень удивились, когда нам представили его: «Граф Геллдорф, начальник потсдамской полиции». Это был молчаливый человек в нацистской форме; жена его сидела слева от меня и без умолку болтала о мудрости гитлеровского закона о стерилизации и о необходимости стерилизовать всех негров в Соединенных Штатах. «Если вы не сделаете этого, негры в один прекрасный день завладеют всей вашей страной. Ведь белое население перестало расти с тех пор, как запрещена иммиграция». Когда мы встали из-за стола, графиня Геллдорф стала ругать евреев, которые никогда сами не работают и не живут в той стране, где не могут эксплуатировать население. Граф присоединился к мнению своей жены. Итальянский посол хранил молчание.