Он гордился тем, что умеет отговаривать пациентов от тех рекомендаций, которые поначалу сам же с таким усердием им преподносит. Словно подтверждая собственное имя, вместо того чтобы прописывать на каждое недомогание какой-нибудь «-мицин», доктор Невылечун полагал, что идеальных медицинских средств вообще не существует, поэтому он сказал: «А наши сыновья и дочери? А качество их жизни? Нам до сих пор неизвестны долгосрочные побочные явления CNI. Некоторые исследователи предполагают, что он вызовет генетический дефект, что детям пациента с CNI также потребуется этот прибор. С другой стороны, они смогут быть идеальными и здоровыми пользователями унитазов без всяких врожденных недостатков. Просто пока мы про это ничего не знаем».

Сарош поднялся.

«Спасибо большое, что уделили мне время, доктор Невылечун. Но, пожалуй, я не стану предпринимать столь рискованные шаги. По вашему совету я тщательно все обдумаю».

«Вот и славно, – ответил доктор Невылечун, – я надеялся, что вы это скажете. Еще одна вещь. Операция чрезвычайно дорогая и не покрывается медицинской страховкой нашей провинции. Многие эмигрантские группы лоббируют покрытие страховкой особые проблемы со здоровьем – те, что связаны с эмиграцией. Если им удастся добиться своего, значит, вам повезло».

Сарош ушел из кабинета доктора Невылечуна с принятым решением. Время поджимало. Когда-то садиться на корточки казалось ему совершенно естественным. Теперь же это выглядело гротескно ненормальным. Куда бы Сарош ни пришел, он везде помнил о своей позорной привычке. Если он не может по всем пунктам следовать западным нормам, значит, в этой стране он всего лишь жалкий неудачник – неудачник не только в канадских туалетах, но и вообще везде. И он знал, что ему следует делать, если он хочет оставаться верным себе и своему обещанию десятилетней давности. Ну так что, как вы думаете, сделал Сарош?

– Что, дядя Нариман?

– Он пошел в турагентство, специализировавшееся на продаже билетов в Индию. И купил билет с возвратом полной стоимости на рейс в Бомбей в день, когда закончатся ровно десять лет его эмигрантской жизни. Если до захода солнца ему удастся хотя бы раз, он билет сдаст.

Турагент спросил с сочувствием:

«Что, неприятности дома?»

Звали его Равана, и он тоже был из Бомбея.

«Нет, – ответил Сарош. – Неприятности в Торонто».

«Как жаль! – сказал мистер Равана. – Не хочу совать нос в чужие дела, но по работе я встречаюсь со многими, кто возвращается домой из-за здешних проблем. Иногда я забываю, что я турагент, что в моих интересах убедить их полететь домой. И вместо этого я говорю: “Не сдавайтесь. Бог велик. Оставайтесь и попробуйте еще раз”. Для моих доходов это плохо, но зато я получаю другое, духовное, удовлетворение, когда удается кого-то отговорить. А удается в половине случаев. Что означает, – добавил он, криво усмехнувшись, – что я мог бы удвоить свои доходы, если бы больше думал о бизнесе».

После долгих разговоров с миссис Маха-Лепате и доктором Невылечуном Сарош решил, что достаточно наслушался советов и утешений. Хотя ему неприятно было это делать, пришлось оскорбить чувства мистера Раваны и не обсуждать с ним свою ситуацию: «Извините, я тороплюсь. Вы сможете забронировать мне билет?»

«Да, конечно, – ответил мистер Равана, несколько приуныв. Туристический бизнес увлекал его гораздо меньше, чем раздача советов эмигрантам. – Надеюсь, вы решите свою проблему. Поверьте, я с радостью верну вам плату за билет».

Сарош поспешил домой. До отлета оставалось всего четыре недели, и каждая свободная минута, каждый возможный способ должны были использоваться при последней попытке адаптации.

Он стал принимать слабительные, с хрустом разжевывая таблетки и молясь, чтобы они помогли ему в сидячем положении. Смена их разновидностей не помогла, как не помогли и всевозможные свечи. Каждое утро он долго просиживал на унитазе. Начальник продолжал отчитывать его за опоздания. Что еще хуже – Сарош покидал рабочее место, как только чувствовал малейший позыв, надеясь: может, хоть сейчас получится?

Значительная часть рабочего времени, проведенная в туалете, отмечалась начальником с неослабевающей бдительностью. Последовали новые вразумляющие беседы. Но Сарош не хотел отказываться от последней надежды, и начальник педантично писал в журнале ежедневного учета: «Исправление не наблюдается». В конце концов Сароша уволили. В любом случае приближалось время уходить с работы, так что ему было уже все равно.

Теперь все дни он проводил, сидя на унитазе, упрямо отказываясь облегчаться привычным способом. На звонки в дверь не реагировал. На телефон не отвечал. Иногда вдруг просыпался среди ночи перед рассветом и как ненормальный мчался в туалет.

Совершенно неожиданно распахнулась дверь квартиры Рустом-джи, и он закричал:

– Что это за несусветная чушь! Два дня подряд тут собирается весь Фирозша-Баг! Это же не пляж Чаупатти, не общество любителей посидеть на корточках, это здание, где люди хотят жить тихо и спокойно!

Так же внезапно он убрался в свою квартиру, хлопнув дверью. Как по сигналу, прежде чем ребята успели что-то сказать, Нариман продолжил рассказ:

– Слезал Сарош с унитаза, только чтобы поесть. Даже в отчаянии он понимал, что без хорошего питания вся затея обречена на провал – давление пищи на кишечник необходимо, если есть хотя бы малейшая вероятность успеха.

Но неотвратимо наступил день отъезда с серым небом и запахом дождя, однако даже слабых намеков на успех так и не появилось. Сарош зарегистрировался в аэропорту и направился в скучный зал ожидания. Исключительно по привычке он завернул в туалет. Но понял безнадежность затеи и вернулся к холодному и влажному пластику кресел. Эти кресла одинаковы в любом аэропорту мира.

Пригласили на посадку, и Сарош первым взошел на борт самолета. Небо стало еще темнее. В окне он увидел, как среди туч вспыхнула зигзагообразная молния. Почему-то ему вспомнилось все, что он выучил в школе Святого Хавьера про зигзагообразные и сплошные молнии. Лучше бы она превратилась в сплошную. В зигзагообразных было что-то зловещее, не обещающее ничего хорошего.

Керси, увлекшись историей, начал непроизвольно хрустеть костяшками пальцев. У него до сих пор осталась эта детская привычка. Из-за неприятного звука Джахангир нахмурился, а Вираф толкнул Керси в бок, чтобы тот прекратил.

– Сарош пристегнул ремень и попробовал подумать о долгой дороге домой, о вопросах, на которые придется отвечать, о сочувствии и критике, которые свалятся на него. Но самым важным для него был настоящий момент – он сидит в самолете, тучи опускаются все ниже, на горизонте сверкает молния – и окончательный приговор: проиграл.

Но погодите. Вот что-то появилось. Какое-то бурчание. Внутри. Или ему показалось? Может, это на самом деле гром, который он в состоянии полной раздавленности вдруг почувствовал у себя внутри? Нет, вот опять.