Сначала она решила больше не искать встреч с Никитой, но любопытство пересиливало обиду — ей хотелось разобраться в причинах, побудивших Лаврова оставить музыку. Помимо любопытства, было еще и желание как-то помочь ему, потому что за его грубостью она угадала-почувствовала боль и одиночество. Фаня как-то сразу поняла, что он не только одинок, но, видимо, несчастен, как любой одаренный человек, и что его надо любить, холить, лелеять, короче, посвятить ему жизнь, и тогда, может быть, он напишет много новых прекрасных песен.

В общем, она решила все выяснить, но поскольку идти к Лаврову после вчерашнего было неудобно (герой, можно сказать, попросту указал ей на дверь, а она как-никак девушка гордая!), она на следующий день устроила ему засаду на кухне с расчетом, что тот все равно придет туда рано или поздно, и они встретятся будто бы совершенно случайно.

В засаде пришлось провести пару часов — Фаня уже и с Варей поговорила «за жизнь», и выслушала очередную порцию откровений Вариных бабушек, а Лавров все не появлялся. Наконец он вошел — небритый, хмурый, поставил чайник на огонь, достал сигареты. На Фаню смотреть словно бы остерегался, но потом извинился «за вчерашнее» и подсел к ней за стол. Фаня, фыркнув, поинтересовалась, «какая муха вчера его укусила?».

Лавров пожал плечами:

— Иногда случается. Сплин. Тоска. Плохое настроение. А у тебя нет?

— Бывает! Собственно, я и приехала в Петербург спасаться от сплина, или хандры.

— Получилось?

— Не знаю, — вздохнула Фаня. — Кстати, ты здорово написал про такое состояние. Песня про осень — моя любимая…

Лавров невозмутимо пил чай, как будто речь шла не о нем.

— А знаешь, я тогда очень хотела подойти к тебе, познакомиться, поговорить, неважно — просто за руку подержать, но побоялась… Ты был красивый, недосягаемый — звезда! А я так… Никому не известная студентка, к тому же с кучей комплексов. Я была уверена, что ты даже разговаривать со мной не захочешь.

Лавров улыбался. Она засмотрелась на него — красавец! Глаза стального цвета, четкий, благородный профиль, годы его, конечно, изменили, но тело осталось юношеским, подтянутым. Когда-то она влюбилась в него, почувствовав в музыканте, певшем со сцены, какой-то нерв, бешеную энергию, и теперь она рада видеть, что, несмотря на все перемены, он сохранил свою безумную энергетику.

— Ты больше не пишешь стихов? — осторожно спросила она.

Он покачал головой.

— Но почему? — едва не простонала она.

Лавров усмехнулся:

— Сложно сказать… Наверное, жизнь изменилась, слушатели изменились, возникло ощущение, что мы уже никому не нужны… Появились другие герои и другие песни… В последний год я выходил на сцену и мне казалось, что я динозавр из тьмы веков. Понял, что если не хочу однажды увидеть пустой зал, — надо уходить на пике. Поэтому я ушел, может быть даже, успел сделать это вовремя.

Она искренне возмутилась:

— Какая глупость! Ты был одним из лучших рокеров в этой стране, как ты мог оставить своих слушателей?! Неужели причина была только в этих надуманных страхах?

— Не совсем… Кроме всего прочего, незадолго до того, как мы распустили группу, погибли два наших музыканта, и все потеряло смысл.

— Ты ушел, как будто захлопнул за собой дверь: ни одного концерта, ни одного интервью! Я потом пыталась узнать о тебе у друзей из шоу-бизнеса, но никто ничего не знал.

— У тебя есть друзья из шоубиза? — удивился Лавров. — Кто же ты, таинственная рыжая незнакомка из Москвы?

— Журналистка! Единственное, что мне удалось узнать о тебе, так это то, что ты пропал, женился на модели, обуржуазился и больше не пишешь песен.

— В целом все верно.

— Так ты женат?

— Что-то есть хочется… — ушел от ответа Лавров. — Знаешь, я бы съел чего-нибудь. Жаль, Брони нет, она взяла надо мной шефство, подкармливала домашней едой.

— Я не смогу тебе помочь, — улыбнулась Фаня, — поскольку не умею готовить. Как насчет ресторана?

— Не вариант. Я на мели. Вчера потерял свою золотую банковскую карту, — хмыкнул Лавров, — а в кредит, боюсь, отужинать не получится.

— Зато у меня есть деньги! Я тебя приглашаю!

— Может, у вас в Москве так принято, а у нас мужчина привык платить сам.

— А ты всегда такой принципиальный?

— Ага. У меня вообще скверный характер.

— Ну и дурак! — вспыхнула Фаня.

Ей почему-то стало обидно, и хоть она понимала, что со стороны это выглядит как детский сад, надулась и ушла, не попрощавшись.

Придя в комнату, она, не раздеваясь, легла на кровать и заплакала. Ей было холодно и одиноко, изнутри жгла обида на весь мир. Голова стала тяжелой, а горло болело, словно она проглотила кактус.

В дверь постучали. Фаня отозвалась. Вошел Лавров:

— Ты чего лежишь?

Она не ответила. Он пригляделся к ней, взял ее за руку и охнул:

— Да ты горишь!

Он приложился губами к ее лбу:

— Барышня, у вас температура зашкаливает!

Фаня уныло пробубнила, что и впрямь неважно себя чувствует.

— Где ты умудрилась заболеть?

— В вашем безумном городе! Прогуливалась вчера по набережной, такой ветер, что с ног сбивает! Не только тоску из головы выдувает, а вообще все! И в итоге я, кажется, заболела.

— М-да, видок у тебя! Испугаться можно! — улыбнулся Лавров.

Фаня не выдержала:

— Слушай, шел бы ты!

— Ага. Пойду. В аптеку. И в магазинчик за молоком и медом. Ты только дождись меня, смотри не умирай!

Он вернулся через полчаса и взялся за лечение. Для начала он притащил тазик с горячей водой и заставил ее пропарить ноги. Он растер Фане ступни и надел на нее теплые вязаные носки.

Потом серьезно спросил:

— Детка, что ты хочешь — водку с чесноком или теплое пиво с медом?

Фаня сморщилась:

— Хочу, чтобы ты оставил меня в покое!

— Будешь лечиться, никуда не денешься! Предлагаю проверенные рецепты, которые действительно работают.

— Только не теплое пиво, — взмолилась Фаня.

— Понял. Иду делать водку!

— У рок-музыкантов так принято?

Он рассмеялся и принес ей водку, настоянную на чесноке и лимоне. Заставил выпить залпом сто граммов. Укутал одеялом. Странное дело — от этих действий она словно отогревалась. Внутри. Ей было так хорошо и спокойно, как в детстве, когда заболел, а в школу идти не надо и можно читать книги, смотреть телевизор — впереди целый день счастья.

— Спой мне, — попросила она.

Никита покачал головой.