– Не плачь, бабушка, – произнес он, пытаясь дотянуться до ее лица, чтобы стереть их. – Я буду их помнить. И молиться за них тоже буду. А ты научишь меня молиться? Научишь?

«Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня – скажи, куда» – разносилась над рекой веселая песня. А Костя с бабушкой, обняв друг друга, стояли и смотрели на возвышающуюся посреди водной глади полуразрушенную церковь… до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом.

Инна Васильевна Русанова, подслеповатая, сгорбленная женщина на восьмом десятке, сидела за столом в горьком раздумье. Увы, старость (хоть это слово и рифмуется с «радостью») является весьма безрадостной порой. Вот и у нее на старости лет, как говорится, скорби и болезни вон полезли. Так что пришлось ей идти в поликлинику, откуда она вышла с пачкой рецептов, щедро выписанных тамошними докторами. Только, когда пришла Анна Васильевна в аптеку, чтобы купить выписанные лекарства, оказалось, что они обойдутся в половину ее пенсии. А ведь ей еще и за квартиру заплатить надо, и за газ, и за свет…раньше она еще и за телефон платила, да уже полгода, как отключила – кому ей звонить, а сто пятьдесят рублей в месяц – деньги немалые… Опять же – и есть-пить что-то нужно, таблетками сыт не будешь. Да и сапоги новые купить нужно – старые давно уже каши просят. Вот и убрела Анна Васильевна из аптеки несолоно хлебавши – как видно, правду говорят: аптека убавит века: на цены взглянешь – упадешь, не встанешь. И думай теперь, как быть – то ли лекарства себе покупать, то ли еду. Да, и впрямь старость не радость. А жить-то все равно хочется, а жить как-то надо. Ведь, хоть и горька старость, да смерть еще горше.

Портрет старухи. 1890-е г. Худ. Григорий Мясоедов

Но тут невеселые размышления старухи были прерваны неожиданным визитом Ольги Андреевны, сверстницы, соседки и задушевной подруги Анны Васильевны. Не проходило и дня, чтобы эти две женщины не встречались: то у одной, то у другой на квартире. Гоняли чаи, обсуждали растущие, как на дрожжах, цены в соседнем продуктовом магазине да последние происшествия и скандальные новости из жизни эстрадных звезд, о которых узнавали из телепередач. И за этими задушевными беседами забывали о хворях, об одиночестве, и о том, что смерть уже не за горами бродит – за плечами стоит…

– Что, Васильевна, горюешь? – с порога поинтересовалась Ольга Андреевна. – Из-за квартплаты, что ли? Я и сама, как сегодня квиток из почтового ящика вынула, за корвалол схватилась. Это ж надо так со стариков драть! Господи, да где же справедливость? Всю жизнь проработали, и на-ка тебе, заслужили на старости лет копейки. Раз в магазин сходишь, и пенсии нет как нет!

– И не говори, Андреевна, – с горьким вздохом подтвердила Анна Васильевна. И поведала соседке историю своего неудачного похода в аптеку.

– Вот и не знаю теперь, что делать, – завершила она свой рассказ. – Врачи говорят, если лечиться не буду, в любой момент инсульт или инфаркт может случиться. Только где же мне на лекарства денег взять?

Ольга Андреевна, словно в поисках денег, окинула взглядом комнатенку подруги: обшарпанную мебель семидесятых годов, столик, покрытый пожелтевшей от времени вязаной скатеркой, над которым висела выцветшая репродукция «Итальянского полдня», разномастную посуду в серванте, икону Богородицы в углу… И вдруг оживилась:

– Говоришь, где денег взять? А ты свою икону продай. Тут в одном доме на Набережной есть такой магазин, где всякое старье покупают. Я туда недавно бабкин самовар снесла…только место занимал, все хотела выбросить. Так мне за него две моих пенсии отвалили. Представляешь – две пенсии! А за икону твою, поди, и побольше дадут. Говорят, иконы сейчас дорого стоят…

По правде сказать, Анне Васильевне совершенно не хотелось продавать икону. Все-таки бабушкина память. Вдобавок, хотя она и молитв не знает, и в церковь только раз в год ходит – зимой, когда святую воду раздают, а все-таки на икону нет-нет, да взглянет, да поговорит с Женщиной, что на ней нарисована, да перекрестится, как бабушка учила. И станет ей после того легче на душе… Жаль иконы… да только, как умрет Анна Васильевна, кому она останется? Еще, чего доброго, выбросят ее чужие люди. Так может быть, права Андреевна – продать икону и дело с концом? Глядишь, и попадет она в хорошие руки. А у нее деньги на лекарства появятся. И всем-то будет хорошо…

На другое утро Анна Васильевна сняла со стены икону, напоследок протерла ее тряпочкой, и, бережно уложив ее в хозяйственную сумку, поплелась по указанному Андреевной адресу. Прямиком в лавку антиквара Бориса Жохова, больше известного под заслуженно полученным прозвищем Жох.

* * *

…Антиквару Борису Жохову хватило лишь одного взгляда на икону, принесенную ему старухой, чтобы определить ее стоимость. Краснушка-подокладница начала ХХ века. Вдобавок, весьма грубого письма…да и изображение кое-где уже начало осыпаться. Так что красная цена ей – тысяча рублей. Не больше.

Однако Жохов привык внимательно осматривать свой будущий товар. Поэтому он открыл киот, извлек оттуда икону… и в следующий миг увидел за ней какой-то предмет, едва заметный под густым слоем дочерна запыленной паутины. Объятый любопытством, антиквар извлек находку… еще никогда ему не доводилось обнаруживать в киотах ничего подобного. Это была авторучка из красно-бурой пластмассы, отливавшей благородным перламутровым блеском, с изящной золотой стрелой на колпачке. Жохов снял колпачок – под ним обнаружилось не стальное, а самое настоящее золотое перо. Рассмотрев ручку, он разглядел на ней надписи: «parker vacumatis», «made in USA», а также какие-то полустертые цифры и буквы. Вот это находка! Паркеровская ручка довоенной модели! Причем в очень хорошем состоянии. Да за такой раритет он сможет выручить бешеные деньги! Но как же она попала сюда? Иначе говоря, кому и с какой стати пришла в голову мысль спрятать американскую авторучку в иконный киот?

Жохов уже хотел было спросить об этом старуху. И вдруг заметил, с каким ужасом она смотрит на «Паркер» цвета запекшейся крови. Словно на нем и впрямь кровь…кровь кого-то из ее близких.

* * *

…Американский грузовой пароход «Кэролайн» готовился к отплытию. Собственно, все необходимые формальности уже были выполнены – по прибытии судна в северный портовый город Михайловск его капитан вручил экспедитору концерна «Михлесоэкспорт» рапорт об его готовности к погрузке, тот осмотрел трюм…и после того, как там, по его распоряжению, были устранены все неполадки, началась погрузка леса. Но теперь все это было уже позади. И доски, тщательно рассортированные по длине и ширине, уже покоились в обширном чреве парохода. А капитану и экспедитору оставалось только подписать тайм-шит, после чего «Кэролайн» наконец-то могла взять курс на родную Америку. Тем более, что период навигации уже близился к концу – на дворе стояла середина октября 1936 года.