Женщина кивнула и для порядка взвыла:

– Ой, горе какое! Горе-е-е! Не стало кормильца моего-о-о!

– Будьте мужественны, – сказал я, испытывая ни с чем не сравнимое чувство гадливости, повернулся и быстро подошел к слесарю. Глаза его были широко раскрыты, подбородок мелко дрожал. Я затолкал тряпку поглубже ему в рот, взял под локоть и повел к гаражу напрямик, по картофельной ботве.

Гаражные ворота не были заперты. Я открыл одну створку, втолкнул в гараж слесаря и, сжав в кулаке его кучерявые волосы, показал на «шестерку».

– Узнаешь, свинья, машину? Проглотил наживку? Раскололся? Теперь я представлюсь: я капитан милиции Вацура, уголовный розыск! – и на мгновение раскрыл перед его безумными глазами красное разрешение на право хранения помпового ружья.

Слесарь замычал, стал крутить головой. Я схватил его за грудки и кинул на каменную стену. Он прилип к ней, как медуза, и стал медленно оседать на пол.

– Сейчас, мразь, я отвезу тебя к следователю, – спокойным голосом сказал я, осматривая машину. Виктор успел отрихтовать и закрасить раму, но крыло осталось мятым. – Следователю ты расскажешь все, что тебе известно про наркотики и про свои связи с братками. Потом пару лет ты будешь гнить в переполненном следственном изоляторе, ожидая суда, где тебя в первый же день опустят рецидивисты. Потом тебе дадут срок, лет семь, не меньше, и без надежды на амнистию ты будешь его отматывать где-нибудь в николаевских степях. И выйдешь оттуда полным дебилом.

Круто развернувшись, я ударил слесаря коленом в живот. Лицо его стало багровым, он сложился пополам и сел на пол. Я поднял его за волосы и втолкнул в машину. Захлопнул дверь, сел за руль и завел мотор.

Я подъехал к воротам. Вдова предусмотрительно раскрыла их, встала с краю и махнула мне рукой. Я притормозил, высунул из окна голову, очень надеясь, что она не отморозит сейчас чего-нибудь такого, что противоречило бы моей легенде.

– Приходите вечерком помянуть мужа, – сказала она, нехорошо улыбаясь. – Стол у меня не то чтоб богатый, но зато все свое. Я самогоночки нагнала…

Я многозначительно вздохнул.

– Не знаю, не знаю. Я сегодня на дежурство заступаю.

Она с надеждой посмотрела на меня и расправила спереди засаленную юбку. Я махнул вдове рукой и поскорее отъехал.

Володька сидел так, словно из него вытащили позвоночник. Голова его болталась, как яблоко на ветке в шторм. Я выдернул из его рта тряпку и швырнул ее в окно. Слесарь облизал губы. По его щекам текли слезы, застревая в щетине.

– Слышишь, – вздрагивая, произнес он, – ничего я с этих наркотиков не имел… Я вообще никакого к ним отношения не имел. Они приносили и уносили… Слышишь? Мне двадцать один год всего. Ни бабы, ни родителей. Один, как сука бездомная… Вся жизнь наперекосяк!

Быстрее же, быстрее! – мысленно подгонял я его, потому что мы были уже совсем недалеко от отделения милиции, и я перестал давить на газ, выигрывая время.

– Слышишь? – снова всхлипнул Володька. – Сердце у тебя есть?

– Вот! – нравоучительно произнес я. – Как за задницу взяли, так сразу про сердце вспомнил.

– Ну не губи! – выкрикнул слесарь. – Не связан я с этими братками и ничего против твоего друга не имею! Что ты на мне, на пацане, отыгрываешься?

Я притормозил. До отделения милиции оставалось метров пятьдесят.

– Ну, давай! – сказал я, кидая в рот подушечку жвачки. – Слушаю твои предложения.

– Давай договоримся! – оживился Володька, почувствовав надежду.

– Давай, – согласился я. – Ты мне поможешь найти убийцу и взять братков с поличным.

Слесарь помрачнел и опустил голову.

– Тогда мне лучше сразу пойти и утопиться.

– Зачем же топиться?

– Потому что брать братков – все равно что под поезд кидаться.

– Ну, допустим, кидаться будешь не ты, а я.

– А я что должен делать?

– Как принесут они тебе порошок – сразу звонишь по телефону 02 и просишь передать информацию для следователя Маркова. Или же мне, вот телефон. Понял?

– «Стучать», значит? – угрюмо заметил Володька.

– Не хочешь «стучать» – будешь давать показания. Что тебе больше нравится?

Он недолго боролся со своей совестью и, не поднимая головы, буркнул:

– Ладно.

– Пока работаешь на меня – гуляешь на свободе. Все понял?

Володька кивнул. Я развязал ему руки.

– Я могу идти? – спросил он и нерешительно взялся за ручку двери.

– Конечно!

Так мы с ним и расстались, оба довольные, что легко отделались. Я тотчас развернулся и погнал подальше от милиции. Учебная машина с помятым крылом и разбитой фарой была для меня бомбой особой разрушительной силы, и я чувствовал себя за ее рулем достаточно скверно. В пансионате железнодорожников я залил полный бак бензина и, поглядывая в зеркало заднего вида, не торопясь поехал по Новосветскому шоссе. Недалеко от того места, где дорога выгибалась крутой петлей над обрывистым берегом, я остановился, затянул рычаг ручного тормоза и вышел.

Слева от меня колыхался голубой шифон моря, справа – нависала громада горы Сокол. Я обошел вокруг машины, провел рукой по ее горячему капоту, чувствуя вину за то, что невольно укоротил этой укатанной сивке ее жизнь.

Обмануть человека намного проще, чем это кажется, думал я. Все держится на обмане, он и спасение, и оружие, и просто удачный ход. Конечно, я наплел ерунду Инге. Пусть она считает, что я ликую, что я наконец почувствовал себя свободным от шантажа. Нет, Виктор не был Лембитом Лехтине. Инструктор оказался всего лишь исполнителем, пешкой. А Лембит продолжает разгуливать по набережной, и я до сих пор не знаю его лица. Он еще напомнит о себе. Все сложнее. Все гораздо сложнее…

Я открыл дверь, протянул руку и отпустил ручной тормоз. Машина медленно тронулась с места и, набирая скорость, покатила к повороту. Сбив ограничительный столбик, она ухнула с обрыва вниз. Ломая кусты, ударяясь о камни, она пропахала колесами несколько метров, подпрыгнула, перевернулась и, вспыхнув, огненным болидом полетела к морю.

– Что с вами? – воскликнул я, увидев, что Браз с полотенцем, повязанным на лбу, мечется по двору.

Режиссер остановился, сверкнул в мою сторону глазами и, переполненный отрицательными эмоциями, сдержанно ответил:

– Никогда мне еще не было так плохо, Кирилл! Какое это унижение – допрос! Вам, надеюсь, никогда не приходилось давать показания в милиции?

– Нет, никогда, – слукавил я.

– Счастливый! – покачал головой Браз. – Это что-то ужасное! Представьте: вы отвечаете на вопросы, а он не сводит с вас глаз. Взгляд ужасный! Ни одному вашему слову он не верит. И от того, что в вас видят лгуна и вообще аморального типа, вы начинаете заикаться, путаться в словах. Он предлагает попить водички. На его губах ирония, мол, знаю, голубчик, почему ты так волнуешься, видать, совесть нечиста… Нет! Я так больше не могу!