— Знать бы еще, где оно, это место. — Ставут понизил голос, глядя на собравшихся у костров крестьян.

— Все равно, они верят в тебя. И я тоже верю.

Ставут задумался. Ответственности за других он всегда избегал. В бытность свою моряком он дважды отказывался от капитан-ства, а когда служил в городской страже Сигуса, увиливал от высоких постов. Но сейчас, рассудил он, дело иное. В пути они пробудут всего десять дней, а там уж он воспользуется своей дружбой с Ала-гиром и как-нибудь да устроит крестьян. Тогда он снова будет свободен. Пусть себе считают его вожаком, кому от этого худо?

И все-таки червячок сомнения продолжал точить его душу. За свою жизнь он успел узнать, что Судьба любит пошутить и что чувство юмора у нее извращенное. Киньон смотрел на него выжидательно, и Ставут вздохнул.

— Будь по-твоему, Киньон. Я согласен быть вожаком.

— Вот и молодец. — Киньон, морщась, поднялся на ноги. — Ты об этом не пожалеешь.

«Уже жалею», — подумал Ставут, и мир вокруг заволокли черные тучи.

Уже не раз в своей молодой жизни он принимал неправильные решения, но никогда еще последствия не давали о себе знать так быстро. Киньон отправился к односельчанам с благоприятной вестью, а новоявленный вожак пошел взглянуть на своих лошадей. Подойдя, он увидел, что они чем-то напуганы. Скороход с прижатыми ушами и глазами навыкате рыл землю копытом, Ясный тоже не находил себе места. Ставут не распряг их, а повозку поставил на тормоз.

— Ну-ну, — стал уговаривать он. — Не волнуйтесь, ребятки, сейчас овса дам.

В этот миг закричала одна из женщин. Скороход попытался встать на дыбы, и повозка зашаталась. В лагерь вошли джиама-ды — трое с севера, четверо с юга. Селяне сбились в кучу. Оружия ни у кого не было.

При луне Ставуту показалось, что он узнал зверя, шедшего во главе — здоровенного, отчасти медведя, должно быть. Это с ним Скилганнон разговаривал в той пещере. Как же его звать-то, провалиться бы ему в семь преисподних?

Зверь подошел к самому большому костру и проворчал:

— Кто главный?

Крестьяне, когда первое оцепенение прошло, стали показывать на Ставута.

— Не любишь ты меня, а? — сказал купец, глянув в ночное небо, вздохнул и направился к джиамаду.

От природы Ставут был наделен даром подражания. Услышав человека хотя бы один раз, он мог скопировать его в точности. На кораблях со смеху покатывались, когда он изображал кого-нибудь из помощников. Сейчас он решил скопировать Скилганнона, и голос его, несмотря на растущий страх, прозвучал властно:

— Что тебе здесь надо, Шакул?

— Еда. — Янтарные глаза тяжело смотрели на Ставута.

— Почему вы не охотитесь? В лесу много оленей.

— Очень быстрые. Убегают. Мы едим лошади.

— Нельзя, — твердо сказал Ставут.

— Нельзя? — опешил зверь. — Я чую мясо. Мясо хорошо.

— Ну а когда лошадей съедите, что вы будете есть?

— Голодные СЕЙЧАС! — рявкнул Шакул, наклонившись к Ставуту.

Ставут не отступил ни на шаг.

— Подождите, — сказал он, — и я накормлю вас. А завтра я научу вас охотиться на оленей, и у вас будет еда всякий раз, когда вы проголодаетесь.

Шакул замотал головой из стороны в сторону, сжимая и разжимая когти. Крестьяне замерли в страхе, но зверь остановился и повторил:

— Олени?

— Да. Хорошее мясо. Много.

— Нет олени, едим лошади?

— Олени будут, — с уверенностью, которой не чувствовал, ответил Ставут. — Скажи своим, чтобы отошли подальше, в ту сторону. Я принесу еды. — Шакул, постояв, махнул рукой шести другим джиамадам. Они отошли и уселись в восточной части поляны. Ставут на дрожащих ногах побрел к повозке.

— Что там такое? — спросил последовавший за ним Киньон. Ставут, порывшись внутри, передал ему два окорока и говяжью ногу.

— Это всё мясо, больше у нас нет, — заметил Киньон.

— Не всё. Есть еще я, ты и все прочие.

— Что же ты собираешься делать?

— Научу их охотиться.

— Ты разве охотник?

— Не будем углубляться. Мне и так сильно не по себе. Ставут, взвалив на плечо ногу, отнес ее джиамадам и кинул на землю, а сам поспешил удалиться. Он вернулся к лошадям и стал успокаивать их. Ясный, еще не пришедший в себя, попытался его куснуть, но Ставут вовремя отскочил.

— Еще раз так сделаешь, и я скормлю тебя им, — сказал он. Джиамады рвали зубами мясо и грызли кости.

Говяжьей ноги хватило им ненадолго. Ставут, посоветовав крестьянам ложиться спать, с бьющимся сердцем вернулся к зверям и позвал Шакула. Отойдя с ним к поваленному дереву, купец сел и спросил:

— Почему вы не возвращаетесь в свой полк?

— Офицеры нет. Офицеры мертвые, нас убьют. Где Два Меча?

— Он скоро будет здесь. Расскажи мне, как вы охотились на оленей.

Шакул присел на корточки.

— Нюхать, гнаться. Они очень быстрые. Ты ловить олени?

— Мы их вместе поймаем. Завтра.

Аскари пробиралась через лес, подобранная и настороженная. Барды любят петь о лесной тишине. Смешно, право. В лесу никогда не бывает тихо. Листья шепчутся на ветру, стволы скрипят и потрескивают от жары или холода. Шныряют мелкие зверьки, порхают птицы, жужжат насекомые. Аскари бежала по старой оленьей тропе. Здесь были следы, но не новые. По отпечаткам копыт успели пройтись муравьи, четкие прежде края осыпались. Впереди вдруг вспорхнули ласточки, и Аскари остановилась. Их могла вспугнуть дикая кошка или любой неожиданный звук, но может быть и так, что где-то поблизости движутся люди — или звери. Охотница присела, закрыла глаза и прислушалась. Услышав, как под чьим-то сапогом хрустнула ветка, она скрылась в лесу. Ветер дул ей в лицо, с той стороны, откуда донесся звук. Если там джиамады, то сразу они ее не учуют. На всякий случай Аскари приготовила стрелу. Если понадобится, она убьет одного и побежит на восток, отвлекая их от идущих следом за ней Харада и Скилганнона. Аскари, почти невидимая среди стволов и листвы в своих бурых штанах, в безрукавке и зеленом камзоле с капюшоном, терпеливо ждала. Скоро из леса шагах в тридцати к востоку вышли двадцать джиамадов. Они шли по двое в ряд, в кожаных латах, украшенных головой серебряного орла. На нескольких были шлемы, тоже кожаные. Все несли на плечах дубины с железными гвоздями. В хвосте колонны шагали два офицера. Аскари, дождавшись, когда они снова ушли в лес, направляясь на северо-восток, поднялась, перебежала через дорогу и залезла на высокое дерево. С высоты ей открылась долина на юге и красные крыши Петара милях в двадцати от нее. По долине разъезжали всадники и двигались джиамады, явно разыскивая кого-то. Один всадник на сером коне стоял неподвижно, и полуденный бриз развевал его длинные темные волосы.