– Ты так упорно трудишься, – вздохнул он, – всю свою жизнь.

– Мистер Виласко, мне правда нужно видеть Ваши руки.

– И все это для семьи. Ты же знаешь это, да? Я все делал для семьи.

– Пожалуйста, руки.

– Все кажется правильным, – кивнул он. – Я уже пожил. Зачем мне оставаться тут? Моя жена умерла от рака два года назад. Вы знали об этом? Страшная болезнь.

Эйвери потихоньку приближалась к столу:

– Ваши руки!

– А те девочки, – произнес он. – Я знал, знал. Ужасная трагедия. Правда ужасная. Но кто мы такие, чтобы судить? Каждый имеет право на существование.

Он быстро поднял пистолет с колен и приставил его к подбородку. Этому оружию на шесть патронов было как минимум лет пятьдесят: серебряное с белой рукояткой. Такие покупали на распродажах в соседских гаражах или в антикварных магазинах.

Эйвери подняла руку.

– Не делайте этого! – закричала она.

Виласко выстрелил.

– Нет!

Звук выстрела эхом раскатился по комнате. Голова Джентри дернулась и волна крови вырвалась из спины, разлетевшись брызгами по стене.

– Черт, – прошептала Эйвери.

Томпсон забежал в дом, беспорядочно направляя пистолет на все подряд.

– Какого черта?! – заорал он. – Вот дерьмо.

Эйвери повернулась к нему.

– Ты вызвал подкрепление?

– Они в пути.

Она стояла, уставившись на труп, лежащий от нее всего в нескольких шагах, который всего пару минут назад был жив. Ее сердце разорвалось на миллион осколков.

* * *

Из ее машины достали перчатки и пакеты. Она дала Томпсону специальный набор и сказала проверить весь периметр. Сама же Эйвери занялась первым этажом.

Ковры в гостиной были серыми, а стены выкрашены в мутноватый белый цвет. Кроме гостиной и кабинета Виласко на этаже с другой стороны лестницы также располагалась кухня. Шкафы были сделаны из темного дерева, полы отделаны белой плиткой, а счетчики окрашены в темно-синий.

Маленькая дверь вела в заросший двор, обнесенный деревянным забором, вдоль которого росло множество видов цветов. Там же находилась темно-серая беседка для гостей.

Вернувшись в дом, Эйвери наткнулась на вход в подвал, расположенный за лестницей. Скрипучие деревянные ступеньки привели ее к совершенно необычному помещению с цементным полом, деревянным стелажом, установленным вдоль стен и другими местами для хранения. Она открыла пластиковый контейнер и нашла зимнюю одежду.

Вернувшись на первый этаж, она столкнулась с Томпсоном.

– Снаружи пусто, – сказал он. – В гараже лишь банки и садовый инвентарь.

Они направились на второй этаж.

Эйвери пошла первой, низко держа пистолет. Кошка, которую она уже видела раньше, прошлась по верхним ступеням и исчезла в коридоре. Она приложила два пальца к глазам и указала налево. Томпсон кивнул, свернул в указанную сторону и пошел по коридору. Эйвери вошла в ту же комнату, что и кошка. Небольшая гостевая была окрашена в серо-зеленый. На деревянном полу лежали три коробки для кошек. Два кота расположились на кровати – тот жирный, серый, которого она видела ранее и маленький белый котенок. Единственный шкаф был заполнен женской одеждой и кучей моли.

Она пошла за Томпсоном вдоль перил. В спальне хозяина, расположенной справа, стояла большая кровать. На полу был расстелен белый ковер. Вдоль стен стояли зеркала. Она открыла парочку зеркальных дверц и нашла в шкафах одежду и обувь.

– Эй, Блэк, – услышала она, – давай сюда.

Самая дальная комната была больше похожа на кладовку с короткой лестницей, ведущей на чердак. Помещение было слишком мало для Томпсона, поэтому он достал сверху какой-то предмет и сел на ступеньки, дожидаясь Эйвери.

– Наверху еще две, – ответил он.

Эйвери взяла в руки пушистую статуэтку.

Это было чучело черного кота, установленное на деревянной основе. Никаких надписей.

– Там есть еще и полосатый? – спросила она.

– Откуда ты знаешь?

Томпсон достал другое набитое чучело меньшего размера. Это был рыжий полосатый кот с темными глазами. Она взглянула и отдала обратно.

– Собери несколько волосков, – сказала она.

– Только этого?

– Да. На первых двух телах судмедэксперты нашли частички полосатого кота.

Послышались полицейские сирены. Как только звук приблизился, Эйвери спустилась и вышла через центральный вход.

Она должна была ощущать облегчение или даже некий восторг.

Но вместо этого, Эйвери ощущала пустоту, неуверенность. Кусочки головоломки крутились в голове, но все никак не хотели сложиться воедино: маршрут убийцы пролегал из Бостона на север и запад.

«Он живет к северо-западу от Бостона, – подумала она. – Хорошо, совпадает. Но это никак не объясняет поездки на минивэне еще западнее, за Кембридж. Второй дом. У него должен быть второй дом, где стоит минивэн. Все остальное подходит. Он выращивает цветы и держит в доме котов».

Если шерсть кошки совпадет с той, которую Рэнди обнаружила на телах, а среди цветов найдут психоделические образцы, то дело будет закрыто.

Томпсон встал за Эйвери.

Она обернулась.

– Осмотри кабинет, может найдешь что-нибудь еще, – сказала она. – Постарайся не трогать тело. Нам нужно отыскать второй дом и этот темно-синий минивэн. Ищи счета за аренду, бумаги на ипотеку, автостраховку, что-то в этом роде.

– Понял.

Последние слова Виласко кружились в голове:

«Я все делал для семьи.

Кто мы такие, чтобы судить?

Каждый имеет право на существование».

* * *

Эйвери наблюдала, как патрульные машины Сомервилля и Бостона пронеслись по улице с ревущими сиренами, припарковались, где глаза глядят, и как полицейские повыпрыгивали с оружием в руках.

Среди них был и Коннелли.

В его взгляде не было видно ни гнева, который он всегда испытывал по отношению к Эйвери, ни капли неуверенности или сомнений. Но на его лице появилось удивление, недоверие, что то, чему он был свидетелем, действительно происходило: женщина, бывшая знаменитость, которой не посчастливилось сойти с пьедестала, вдруг стала копом и снова решила дело, сделав из полицейских посмешище.

– Что у нас? – спросил он.

Полиция Сомервилля начала окружать дом и парадный вход.

Сцена разворачивалась как страшный сон. Эйвери едва различала Коннелли и остальных. Мысленно она находилась далеко отсюда. Головоломка не складывалась и у нее до сих пор не было реальных доказательств, кроме собственных догадок и последних слов Виласко: «Я все делал для семьи. Кто мы такие, чтобы судить? Каждый имеет право на существование».