– Братья во Христе. – Иван сморщился и уже почтина бегу вколол негру протянутый Глебом шприц-тюбик обезболивающего. –Аллилуйя…

Жизнь. Жизнь. Мощными ударами пульсирует сердце, и наполняетлёгкие воздух, и здоровая рука снова свободна и может держать автомат…

Менее чем через минуту всё было кончено. Янговые деревьяпо-прежнему роняли с листьев росу, а горные вершины истаивали в клубящейсяпелене. У столбов остались три тела, два мёртвых и одно ещё живое, мечтающее осмерти. Столик с инструментарием даже не перевернулся…

Стеклянный ларёк под зелёным колокольчиком крыши, стоявшийпрямо напротив проходной нового «Гипертеха», у выезда на гатчинскую объездную,назывался симпатично и подходяще: «Теремок». Внутри посменно работали мальчикив бордовых форменных курточках и сугубо «дореволюционных» фуражках. Всегдаразные, всегда по двое и всегда – что ни есть самого «пэтэушного» возраста.Отъявленная молодость не мешала им с ловкостью фокусников размазывать текучеетесто, превращая его в тонкие, геометрически правильные блины. Снабжать ихдвадцатью двумя видами начинки и выдавать аккуратно упакованными – на картоннойтарелочке, если клиент желал перекусить прямо здесь, или в фольге и мешочке,если «с собой». К блинам прилагались чай, кофе, морс и бульон.

Виринея дожевала и вытерла губы сине-белым бумажнымквадратиком. Обычно она далеко не каждый день здесь продовольствовалась.Многолетняя борьба на измор с неудержимо расплывавшейся талией былабескомпромиссной (с обеих сторон), в «мирной жизни» Виринея питалась сыройморковью и яблоками. Но сегодня… Которым был этот блин, она не считала, а скакой начинкой – про то вкусовые рецепторы забыли ей доложить. Рядом так жеуныло курились на мартовском ветру пластиковые чайные стаканчики Альберта иВени. Мысль о последнем ужине перед казнью успела, кажется, посетить всехтроих. И осталась невысказанной.

А вот другую мысль высказали. О том, что Виринея и Алик быливиновны только в хамстве по отношению к Андрею Александровичу Кадлецу. Тогдакак Веня… Он сам первым и вербализовал эту посылку, героически предложив взятьвсё на себя и пострадать в одиночестве. «А то групповуха будет, ребята…» – «Даты знаешь хоть, что такое „групповуха“? – немедленно заорала на негоВиринея. – Объяснить тебе? Объяснить?..»

В возрасте мальчишек, обернувшихся за стеклом «Теремка»,Виринея была благородной хулиганкой. Она дралась в школе на переменах, не щадяи не боясь даже лбов-старшеклассников, отпускавших в спину девочкам пошлыезамечания. Она, впрочем, не лазила на подъёмные краны и не свешивалась сбалконов двадцатого этажа, как это принято у подростков, испытывающих идоказывающих свою «крутость». Бог не обидел Виринею воображением и умом, и онапредпочитала ставить мысленные эксперименты. Например, такой. «Кругом разлилсяи вот-вот вспыхнет бензин, я стою посередине, и со мной близкий мне человек,который не может бежать. Раненый, например. Спрашивается в задачнике: брошу яего или нет?»

Ситуация была почерпнута из американского фильма.Мужественный киногерой, конечно, друга не бросил, но и бензиновой вспышкиудалось счастливо избежать.

А если бы не удалось?..

Мысленное испытание так подействовало на юную Виринею, чтооднажды даже приснилось. Она очень хорошо помнила: во сне она никуда непобежала, до последнего пытаясь сдвинуть тяжёлое, не ей по силёнкам, беспомощнообмякшее тело… чтобы в критический миг проснуться у себя дома, под знакомымодеялом. Она никому не рассказывала этот сон, хотя втайне гордилась. Наяву, ксожалению, вот так просто не вынырнешь из тягостной ситуации. Некуда.

Правда, наяву ничего особенно страшного как бы и непроисходило. Никто не собирался поджигать бензиновую лужу или заниматься ещёкаким-то смертоубийством. Будет большая ругань, после которой им с Альбертомпропуска скорее всего вернут. Веньке же…

Нет, его тоже никто на инквизиторской костёр не потащит. Егодаже в тюрьму вряд ли упекут. Так, будет кое-что по мелочи. Увольнение…подбитая на взлёте карьера учёного…

Внутренне содрогаясь, Виринея примеривалась к очередномублину и обдумывала, что в итоге будет говорить дома… Когда взгляд, брошенный всторону такой своей и такой болезненно-чужой теперь проходной, открыл ейМонохорда – капитана Бориса Капустина, вприпрыжку мчавшегося к «Теремку».

Глаза у Виринеи были «минус пять», она плохо видела вдаль и,не желая привыкать к очкам, таскала в кармане маленький раскладной театральныйбинокль. Однако в экстремальных ситуациях её зрение обретало необычайнуюостроту. Например, когда она бегала трусцой и впереди показывался собачник, оназа квартал видела, на поводке ли ротвейлер. Вот и теперь она с доброй сотниметров различила три пропуска, которыми размахивал Борис. Хотя ей его-то самогополагалось бы узнать только вблизи.

– Амнистия!.. – что есть мочи вопил Монохорд,гигантскими прыжками перелетая через замёрзшие лужи. – Амнистия!.. Батяотбил!..

«Батя» было одним из прозваний Ивана Степановича Скудина, онже Кудеяр, он же Чёрный Полковник. Капустин не был бы Капустиным, если бы неприписал всю заслугу по «спасению утопающих» токмо и единственно любимомукомандиру.

Виринея бегом бросилась Борису навстречу и, подпрыгнув,повисла у него на шее. Вот когда её заколотило и начали душить слезы. Могучийспецназовец расплылся в хищной ухмылке и, чмокнув Виринею мимо темечка,заключил девушку в объятия. Глаза присутствовавшего при этом капитана Гринатотчас наполнило выражение, по сравнению с которым вся скорбь его народа былалегкомыслием карнавала. Бог, по какой-то Ему лишь ведомой причине, очень нелюбил последнее время бедного Женю. Что в тот вечер перед праздниками, чтосегодня – и почему всё радостное и хорошее раз за разом доставалось другим?..

До завершения рабочего дня оставалось ещё часа два споловиной. Неприятности мгновенно стали казаться и мелкими, и далёкими, ивообще очень легко одолимыми. Зато вспомнилось, что в запертой комнате всё ещётрудился компьютер и шёл своим ходом вычислительный эксперимент. Виринея, Алики Веня, успевший чуть не насмерть задубеть в тонком дедушкином плаще,устремились назад к институту.

Уже внутри им встретился мэнээс[56] изсоседней лаборатории.

– Ну вы, однако, даёте, – приветствовал онамнистированных. – Кадлец к себе пошёл, как сушёных тараканов наевшийся! Акакую Лев Поликарпович речь про вас закатил!.. – Младший научный сотрудникговорил так, словно сам ходил подслушивать возле директорской двери, либо был оченьблизок к первоисточнику. – Отбил-таки! Так Кадлецу и сказал: а ху-ху нехо-хо?..

– Как не стыдно, – пожурил Глеб, на всякий случайпровожавший ребят. – Такие выражения при девушках. Безобразие.

Он улыбался. Веня протирал очки, запотевшие от тепла, и Глебдля страховки вёл его под руку.

Когда иссякли страсти в кабинете у академика Пересветова,профессор Звягинцев вылетел оттуда буквально со скоростью звука. Палка не палка– в иных обстоятельствах он делался проворен настолько же, насколько Виринеяделалась зоркой. Он почти бегом пересёк внутренний двор, преодолел лестницу истремительно прошагал по длинному коридору. Дверь триста третьей комнаты былазаперта, но профессор носил в кармане свой ключ. Дважды щёлкнул, открываясь,замок…